Время Анаис

Сименон Жорж

Такой я ее еще не видел. Не говоря ни слова, не глядя на меня, она ушла в ванную и заперлась. Взломав дверь, я увидел, что Фернанда режет себе запястья лезвием безопасной бритвы.

Назавтра Серж Николя прислал ей огромную корзину цветов, в нее была вложена записка. Я ее не читал, но несколько дней спустя Фернанда предложила поужинать с ним.

— Из этого вы заключаете, что он ей нравился?

— Ей нравился подобный образ жизни.

— Были ли у Сержа Николя другие любовницы?

— И не одна. Фернанда это знала. У

нее тоже были любовники. При нашем новом образе жизни я ее видел гораздо реже. Она звонила, предупреждала, что вернется поздно или совсем не вернется. Встречались мы с ней в баре или в ресторане. Ее всегда окружали незнакомые мне мужчины. Все теперь было иначе. Не так скрытно. И не так походило на болезнь. Я, верно, непонятно объясняюсь…

— Напротив.

Альбер по достоинству оценил комплимент, тем более что, увлекшись собственным рассказом, забыл, где находится.

— К Сержу Николя я особенно не ревновал. Хочу, чтобы вы это знали, хотя другие в этом сомневались. Я был уверен, что их связь однажды кончится, что Фернанда ему надоест. Она в него не была влюблена, это точно. Она твердила, что никогда при нем не плакала. Он был чем-то вроде приятеля, вывозил ее в свет, занимался любовью, правда, не при каждой встрече.

— Вы были очень несчастны, господин Бош?

— Я ждал чего-то, не зная, чего именно, да и сейчас этого не знаю. Что-то должно было произойти, подобное не могло продолжаться бесконечно.

— Что именно не могло продолжаться?

— Все! Как вчера мне напомнил судебный следователь, расходовали мы больше, чем я зарабатывал, к тому же у меня были долги. Я никогда не чувствовал себя уверенно. Играл некую роль, но был не в своей тарелке. Мне не удалось привыкнуть к такой жизни, казавшейся мне нереальной. Заставлял себя следовать примеру остальных, пил коктейли, чтобы всегда быть в ударе, громко смеялся, разговаривал с таким видом, будто уверен в завтрашнем дне. Иногда, очутившись в постели, мы с Фернандой в страхе прижимались друг к другу. Она мне говорила в темноте: «Прости, Альбер. Я сломала тебе жизнь». — «Да нет же». — «Ты знаешь, у нас впереди нет ничего. Я конченая женщина. Ты не таков. Зачем ты меня встретил?…» С рассветом все забывалось. И снова телефонные звонки, автомобильные поездки, встречи, выпивки…

— Что же произошло, когда Серж Николя оставил вашу жену?

— Она переменилась. Именно тогда я понял, что весь ее прежний облик был создан Сержем. И причесываться, и одеваться она стала иначе. На смену видимому оживлению пришел иной образ, она стала изображать роковую женщину.

— Вы не принимали это всерьез?

— Нет. Я знал, это напускное. Я знал ее лучше, чем кто-либо другой.

— И вы ждали?

— Да, я продолжал ждать.

— У вас никогда не появлялось желания вновь увидеть ее такой, какой она была во времена Сержа? Ничего не предпринимали, чтобы наладить их отношения?

— Нет, господин судья. — Бош закусил губу и робко

улыбнулся. — Прошу прощения, господин профессор.

— Сравнивала ли вас жена с Сержем Николя?

— Мы с ним были разными людьми. Несомненно, она им восхищалась, находила его весьма привлекательным. Это был мужчина… — Спохватившись, Альбер попытался объяснить точнее: — Я хотел сказать, это был зрелый, как говорят, состоявшийся мужчина. Он был на пятнадцать лет старше меня. Фернанда считала меня чуть ли не ребенком и нередко разговаривала со мной, точно с братом.

— Нравилось ли ей общаться с вами как с мужчиной?

— Возможно, не так, как с другими. Я понял это, когда мы перебрались на набережную Отей и стали встречаться с большим количеством людей. Я был ее доверенным лицом. Она могла исповедоваться мне в чем угодно. Ей незачем было сдерживать себя. Она испытывала потребность детально рассказывать обо всем, что делала, и мне приходилось успокаивать ее. А то, бывало, зальется слезами, прижмется ко мне. Словом, в том, что касается наших с нею отношений, Серж Николя был всего лишь эпизод, и убил я его, в конце концов, не из-за того, что ревновал ее к нему.

Впервые упомянув здесь это слово, Бош осекся и замолчал.

— Не знаю, что бы произошло, если бы мы его не встретили. Возможно, незачем было бы вести тот образ жизни, который мы вели последние два года. Я бы получил постоянную рубрику. Разбогатеть мы бы не разбогатели, но смогли бы общаться с интересными людьми. Но вместо этого Серж Николя внушил мне…

Что же его дернуло за язык? Зачем он, Бош, вздумал разглагольствовать о причинах, толкнувших его на преступление, когда здесь никто не расспрашивал об этом? До сих пор он не мог простить орлеанскому инспектору, а вслед за ним и комиссару из уголовной полиции, что они твердили, как попугаи: «Почему?…»

Поскольку пациент умолк, не окончив фразы, профессор продолжал вместо него. Однако в голосе его не прозвучало ни обвинения, ни возмущения:

— Он внушил вам, что карьера ваша сделана, что вы добились положения, какого заслуживаете?

Альбер кивнул в знак согласия.

— Но сами вы так не думаете. Ни на набережной Отей, ни в своем кабинете на Елисейских полях вы не чувствовали себя в безопасности. Вы не нашли своего места в этом мире, как вы выразились, озаренном светом неоновых реклам.

— Правда.

— Вы не желали думать об этом, но предчувствовали надвигающуюся катастрофу, потому-то вы жадно разглядывали бедные дома квартала Жавель, где, как вам представлялось, вы обрели бы уверенность. Вам требовалось набивать цену, доказывать, что чего-то стоите. Вам было не по себе, вы были бессильны в общении с людьми, как это произошло и с молодой женщиной из Лиможа.

Нахмурив брови, Бош внимательно слушал, готовый поправить профессора, если тот ошибется.

— Вам было не по себе и на улице Бержер, и там, где вы жили прежде.