Время Бесов
Шрифт:
— Она сумасшедшая? — спросила Даша, показываясь во входных дверях.
— Не думаю, — ответил я, приходя в себя после этого феерического явления, — скорее, коммунальная стерва.
Даша на мои слова никак не отреагировала, осталась у входа.
— Но это не наша квартира! — растерянно сказала она, и голос ее задрожал.
— Даша, твой отец живет здесь, вторая дверь налево
— Но, — начала говорить она, я не дослушал, взял ее за руку и потянул в темные недра коммунальной пещеры.
Глаза уже привыкали к полумраку,
Даша подчинилась. Мы подошли к указанной двери, и я в нее постучал. Нам никто не ответил, Мы стояли в темном коридоре, вдыхая странные миазмы чужой, непонятной жизни. Здесь пахло жареным луком, рыбой, прогорклым мясом и детской неопрятностью.
— Никого нет дома, — сказал я и на всякий случай толкнул дверь. Она медленно, со скрипом, открылась. Мне ничего не оставалось, как заглянуть в комнату.
Сначала я даже не понял, куда попал. За дверью оказался узкий, длинный, фанерный коридорчик, оканчивающийся частью окна.
— Это не здесь, — сказал я Даше, и хотел уже выйти, но в последний момент увидел узкую кровать у стены, на которой кто-то лежал, и утлый столик возле перегороженного пополам окна. Другой мебели в щели не было.
В комнатушке пахло лекарствами: валерьянкой, ландышем и еще чем-то специфическим аптечным.
— Кто там? — спросили с постели тихим голосом
— Вы Ордынцев?
— Да, войдите, я вас не вижу.
— Иди, — сказал я Даше и уступил ей дорогу.
Девушка медленно пошла вдоль фанерных перегородок, дошла до спинки узкой железной койки и остановилась.
Больной больше ничего не говорил, только громко, прерывисто дышал, как-то мучительно, со всхлипываниями втягивая в себя воздух.
— Папа, — на одном выдохе произнесла блудная дочь и, мелко переступая ногами, пошла к изголовью.
— Дашенька, девочка моя, слава Богу, ты успела! — с трудом проговорил больной.
— Папа! — опять воскликнула Даша и упала перед постелью на колени.
— Детка моя, ну что ты, не надо так! — слышалось тот же тихий голос, прорывающийся сквозь женские рыдания.
Я повернулся и вышел, осторожно, без скрипа, притворив за собой дверь.
В темном коридоре кипела скрытая жизнь. Открывались двери и из них выскакивали какие-то женщины, мешали ложками в кастрюлях, чистили и подкачивали примусы, перебрасывались едкими замечаниями, и опять скрывались в своих сотах. На меня посматривали, но сначала никто не подходил. Однако, любопытство оказалось сильнее хорошего воспитания, и соседка Ордынцева, полная женщина с расплывшимся лицом и неопределенной социальной принадлежности, приветливо спросила:
— Никак, вы, гражданин, к старику приехали?
Отрицать этот очевидный
— Хворый он совсем, того и гляди, помрет, — без особого сочувствия, сказала она. — Оно может и лучше, что ему свет коптить. Слышно, он при старом режиме в генералах ходил?
— Учителем он был в гимназии, — ответил я.
Однако, факты биографии соседа женщину не заинтересовали, она не обратила внимания на мои слова и заговорила о близком, наболевшем:
— Комната его, поди, Верка достанется, или вы, гражданин, сами на нее претендуете? Так это зря! Мы здесь сами как сельди в бочке! А Верке, вот ей, кукиш! Думает, раз ее сынок милицейский, так комнату захапает! Я ей, твари бесстыжей, своими руками зенки выцарапаю!
— Это кто тварь бесстыжая! — взорвался за моей спиной знакомый голос. — Это кому ты, шалава, глаза выцарапаешь!
Моя недавняя знакомая, которую, как я догадался, в миру звали Верой, проскочила у меня подмышкой и во всем своем гневном величии предстала перед полной дамой.
Однако, первая соседка не сдрейфила, а закричала в ответ на оскорбление «шалавой» пронзительно и высоко.
Передать простыми, понятными выражениями последовавший после этой встречи диалог я просто не в силах. И не потому, что не могу или стыжусь повторить слова, которые произносили разгоряченные дамы. Это-то как раз я сделать в состоянии, тем более, что в обилии неформальных эпитетов, нецензурная брань была вкраплена на удивление дозированно. Дело в другом: чтобы воссоздать такие взрывы страсти, у меня попросту недостанет литературного таланта. Женщин подхлестывало высокое артистическое вдохновение, потому слова из их уст лились нескончаемым потоком.
Присутствие свежего и, как им казалось, заинтересованного в освобождающейся жилплощади зрителя только подстегивало действие. Раскрывая передо мной самые сокровенные тайны личной жизни друг друга, дамы не забывали и о зрителе. Смысл их намеков был следующий: в смысле жилплощади ловить мне здесь просто нечего.
Вдруг скандал кончился так же внезапно, как и начался. Верка шмыгнула в свою дверь, полная дама в свою. Вновь наступила благодатная тишина, и опять в коридоре только натужно гудели примусы, и булькала в кастрюлях кипящая вода.
— Алеша, — позвала меня из комнаты Ордынцева, — иди сюда, папа хочет с тобой познакомиться.
Я вернулся в фанерный пенал комнатенки и подошел к кровати. Бывший директор гимназии выглядел совсем плохо. На серой от старости и плохой стирки подушке лежал умирающий человек с запавшими висками и бледным, небритым лицом. Глаза его лихорадочно блестели, а щеки были влажны, скорее всего, от слез, Дышал он прерывисто со всхлипываниями.
— Позвольте рекомендоваться, Александр Александрович Ордынцев, — с трудом сказал он и тихо добавил, — Дашин отец.