Время Бояна
Шрифт:
Или возьмем дневники Александра Блока. Отношение его к политике, к другим писателям. Блок любил Горького. Но когда тот ушел в политику, Блок пишет в дневниках: я все больше и больше начинаю отходить от Горького. Потом он резкие слова говорит, что я протестую, что я всё выскажу ему… Но не из-за себя же это делал Блок!
Он ведь голодной смертью умер, а мы лжем об этом до сих пор. В пайке ему отказали. Но не пойдет же Блок к Зиновьеву просить себе хлеба! Где-то я читал, что Зиновьев после беседы с поэтом (какая-то у них встреча была, но не о пайке, конечно, шла речь) сказал: вы должны умереть, потому что вы — мастодонт, прошлое. Вынутая из корыта борода Яши Свердлова — грядущее, а глазастый как Христос Блок — прошлое. А видите, всё получилось так, как Бог задумал. Блок и есть будущее.
А в «пайке» ему отказали… Пошла водянка — она бывает
Многие политики, которые прежде 15–20 глав из Ленина наизусть знали (они работали в ЦК партии, в КГБ их было много), книги Ильича теперь выбрасывают. На помойки. Это ведь нехорошо? Это неуважительно. Но Блока никто не выбросит. Даже они. Потому что на молитву грешно наступать, даже палачи это не смеют делать. Вот что такое Блок…
— Валентин Васильевич, почему же Александр Блок был таким красивым, таким одухотворенным поэтом?
— Поэзия его, она настолько народная!.. Я иногда думаю: почему же так? Почему же Пушкин стоял и записывал песни о Стеньке Разине? Почему Блок о своем Шахматове так красиво пишет? У него там озерко такое, у нас на Урале говорят: «озерце», болото и болото для меня. На Урале если озеро, так на полмира, если гора — так даже Китай с неё видно… А у Блока в дневниках мы найдем: в этом озерке нашем плавают разбитые бурей части кораблей, которые сюда из океанов подземными морями приплывают… Это же изумительно! Человек какой! Разве можно было его губить!
И вот отсюда у него стихи невероятной силы.
— Вы можете прочесть свои любимые?
— Да.
Черный ворон в сумраке снежном, Черный бархат на смуглых плечах. Томный голос пением нежным Мне поет о южных ночах. В легком сердце — страсть и беспечность, Словно с моря мне подан знак, Над бездонным провалом в вечность, Задыхаясь, летит, рысак. Снежный ветер, твое дыханье, Опьяненные губы мои… Валентина, звезда, мечтанье! Как поют твои соловьи… Страшен мир! Он для сердца тесен! В нем — твоих поцелуев бред, Томный морок цыганских песен, Торопливый полет комет!Боже мой, Боже мой, Боже! Христос мой великий, бессмертный! Зачем же он нам, дуракам, так сказал: «Торопливый полет комет…» Мы с вами — не слепые, мы с вами — не бескрылые, хоть раз, хоть миг в жизни, но всегда-всегда каждый из нас ощутит — мы-то и есть торопливые кометы! Как же нам не любить Александра Блока?! Да пропади они все пропадом, эти слепоглухонемые, начиная от Чубайса и кончая самым пьяным киллером за эти строчки!
Но Блок ведь и другой. Александр Блок — как древний камень, который в сказке. Направо пойдешь — коня потеряешь, налево пойдешь — жену потеряешь… А богатырь говорит: прямо я и пошел! А там — головы не сносить. Таков Блок. Он нам говорит в этой кровавой эпохе, когда один путь за истину, если ты с чем-то не согласен — под пласт земли. Когда какая-то шваль бородатая командует: становись к стенке! А кого ставят? Народ. Северный народ самой суровой страны, народ, который всю Европу и Азию вокруг себя обхлопывал — не мешайте нам жить!.. И этот народ — становись к стенке?! Блок пишет:
Рожденные в года глухие, Пути не помнят своего. Мы — дети страшных лет России — Забыть не в силах ничего. Испепеляющие годы! Безумья ли в вас, надежды ль весть? От дней войны, от дней свободы — Кровавый отсвет в лицах есть. ЕстьА достойны — правнуки, праправнуки Блока, которые перекрестясь, крепкие, красивые, глазастые, как Христос, возносят кресты на купола православные, чтобы мы жили, рождались и помнили, что у нас был Блок. Блок был, а по нашей траве монгольская конница скакала и копытила. И кто только на нас не шел! До Волги доходили, дергающийся Гитлер миллионы уничтожил, а мы Блока теперь издаем, нам он милей даже Савика Шустера…
— Тяжело вы говорите…
— Александр Блок — земля русская. Она родила народ. Если бы не было Блока — не пришел бы великий Есенин. Мы бы не знали его. А через Есенина мы все стали Рязань знать, даже лучше, чем свой двор деревенский. А что есть Рязань? Рязань выходит из тумана и говорит: посмотрите, какая я мудрая! Посмотрите, какая я настрадавшаяся! Посмотрите, какая седая я, я, мать ваша русская! Посмотрите, каких детей я несла у сердца, вырастила и отдала их вам. Александр Блок и Есенин — сыны мои. Не забывайте!..
— Валентин Васильевич, ваша трактовка стихов и ваш взгляд на поэзию и жизнь очень отличны от воззрений господствующего ныне «общественного мнения». Почему?
— Понимаете, встретили вы человека. Он — хороший, в галстуке, и живот у него есть, должность хорошая, и глупостей много в голове, и приятный он во всех отношениях. А ты, скажем, попал с ним в какую-то беду и ждал бы от него зашиты и справедливости, но видишь, что это просто мешок с давно траченной мякиной, и толку от него не будет. Или перед тобой человек обаятельный, машет руками, радуется, а ты сел с ним за стол и понимаешь, что он — агрессивный мерзавец. А после думаешь: зачем я загубил с ним вечер?!
И эти вот люди, у которых давно душу съели насекомые, они-то, на нас глядя, и говорят: «Родинолюбы». Но какое они имели право так употреблять слово «Родина»! Так его коверкать и огрублять! А что такое Родина? Посмотрите, один корень — «род», «народ», это же все равно как «человек» — «чело» и «век». Ум твой, свет твой, глаза твои, а еще век тебе дан, чтобы соединить эти два понятия… «Род» и «народ», — разве это случайно, что они стоят, великаны, на золотом пьедестале, эти два понятия?
Для меня Родина — это тысячи-тысячи лет, откуда пришел, вырастая, голубоглазясь, стройнея, добрея, мудрея, витязь мой — народ мой русский! Почему же я не могу радоваться тому, что есть у меня такой народ?! Если я вижу замечательного поэта из манси Андрея Тарханова, почему же я не должен ему радоваться?! Почему я должен думать о том, что куда я ни пойду, везде Голда Мейер и Илья Эренбург? Это же скучно, в конце концов! Или почему я должен радоваться, если я в любой угол, в любую сторону пойду и везде — китайцы? Прекрасно, что есть палестинцы, что египтяне есть, англичане есть, даже хорошо, что Буш есть, черт с ним, в конце концов, ни в этом дело, и даже пусть его псевдоним Бен Ладен, только пусть он не кровавит и не калечит людей! А мы, значит, «родинолюбы»?.. А кого же мне еще любить? Я хочу, чтобы в моей душе, в моем сердце, в моем облике мама была, отец мой был. Я был маленький, очень на маму похожий, и мне говорили: «Вот — тетя Нюра»! Разве это плохо?!
А Есенин пишет:
Разбуди меня завтра рано, О моя терпеливая мать! Я пойду за дорожным курганом Дорого гостя встречать.Так почему же Есенин должен быть китайцем?! Я говорю это вам, вам, кто изобрел слово «Родинолюбы»! Вы — нищие душою, вы неинтересны памятью своей, у вас нет голоса, у вас нет речи, у вас нет стати, вы — просто пустой звон над всей территорией России. И вы — меня учите?! Но как я могу забыть маму, папу, забыть брата своего? У меня был брат — золотистоволосый, русый, играл на балалайке, на гармошке, танцевал прекрасно. И вдруг моего брата не стало, он погиб, и его нет. И что, я должен любить Шарона, а не своего русского брата?!