Время «Ч»
Шрифт:
Я увидел зыбкие очертания укрепленных полусгнившими бревнами и досками стен бункера, увидел два спальных мешка, в которых я и мои товарищи по очереди спали, – мы пытались спать – дожидаясь момента, когда можно будет покинуть это временное убежище, едва не ставшее западней для всех нас…
Увидел также сидящего на полусгнивших досках и вжимающегося спиной в угол землянки человека… на правой, неповрежденной руке браслет с цепочкой, замотанной вокруг бревна, служащего центральной опорой, левая забинтована и висит на повязке… на голове у него тоже накручены бинты, порядком загрязнившиеся, с бурыми разводами засохшей крови…
Я рванулся прочь из этого гиблого места, но, толком не проснувшись, опять рухнул в сон. И что же?
Чертыхаясь, я поднялся с дивана и поплелся в ванную, чтобы принять ледяной душ. «Не спать, кафир! – откуда-то, словно из-под земной толщи, донесся до меня чей-то приглушенный голос. – А то проспишь самое интересное: Джабраил уже занес над вами, грешниками, свой огненный посох, ну а сам ты умрешь лютой, жуткой, нечеловеческой смертью!..»
Поняв, что мне не удастся уснуть, я устроился в холле, сдвинув вместе два кресла. Едва я устроился, как притащился Ганс. Сначала он сидел возле меня, потом отвоевал себе место на втором кресле – я вынужден был чуток сдвинуть ноги – и положил мне на колени свою тяжелую лобастую голову…
Я безбоязненно потрепал зверюгу по загривку. У нас с этим лютым псом есть много общего, подумал я. Мы хладнокровные убийцы – я и он. Мы оба натасканы на то, чтобы вцепиться в глотку врага и загрызть его насмерть.
Но есть между нами и существенное отличие, причем не в мою пользу: наказывать Ганса, если он сделает что не так, без толку (в крайнем разе Измайлова может лишить его сахарной кости на обед). Мои же хозяева не столь либеральны, и если я серьезно лоханусь, от меня могут, во-первых, отказаться, то есть вышвырнуть вон из системы, как говорится, без выходного пособия, во-вторых, отдать на живодерню в руки молодцам-инквизиторам, а в-третьих, отправить в такое пекло, откуда даже такие башибузуки, как Рейндж, обратно уже не возвращаются…
Не знаю, что за мысли крутятся в голове этой собаки-убийцы, но лично у меня из головы не выходит курчалоевское дело, из-за которого у меня не только возникли серьезные проблемы по службе, – это бы, как говорится, полбеды, – но которое, кажется, потрясло даже мою давно очерствевшую, покрытую рубцами и струпьями душу.
С упорством маньяка, с настырностью, достойной лучшего применения, я в своих мыслях вновь и вновь возвращаюсь к тем окаянным денечкам, когда подчиненная мне ВОСГ и лично я, командир спецгруппы Мокрушин (он же – майор Владимиров), находясь в автономном поиске, в условиях полной секретности выслеживали курчалоевского амира с одной лишь целью – дабы «исполнить его на месте».
У начальства, понятно, свои резоны, чтобы как можно скорее доложить высшему руководству страны о суровой каре, настигшей одного из самых жестоких – и наглых – полевых командиров «чеченского сопротивления». Заодно и общество подуспокоить: установлен и ликвидирован один из главных виновников трагедии в Беслане Ахмед Исмаилов, чьи боевики составляли до трети сводной бандгруппы, совершившей одно из самых чудовищных преступлений современности. Подобного рода «позитив» сейчас нужен как воздух: время-то идет, а за сотни ребятишек, – а также взрослых, угодивших в заложники, и отборных бойцов спецназа, которым во время отчаянного штурма удалось спасти многих, но не себя самих, – сгоревших в адском огне и расстрелянных бандитами, пока что, по большому счету, так никто и не ответил.
Начальство может думать и говорить что хочет: если с Шуваловым я всегда или почти всегда могу найти общий
Ну что ж, наше начальство, как и любые другие властители, любит бодрые доклады и победные звуки фанфар. Что же касается меня, спецагента Мокрушина, то мое мнение – и мои сомнения – по данному вопросу теперь, кажется, вообще никого не интересуют…
И все же я должен – обязан, блин! – разобраться в том, что произошло в ходе моей последней по времени командировки в Чечню. Я должен понять, где и в чем я ошибся, – как главный исполнитель и командир спецгрупп «Браво» – и что у меня получилось, как говорится, в сухом остатке. В иных условиях я, может быть, махнул бы на эту вспухшую, как нарыв, проблему рукой: не ошибаются только те, кто ни черта не делает. Кажется, не выгорело на этот раз? Ну и ладно! Фиг с ним! Ну лажанулся с этим амиром… с кем не бывает?! Про него уже вон сколько раз докладывали, что ликвиднули. И что? Никого за это не судили и наверняка даже не наказали. Вот и твой рапорт, Рейндж, в котором, истины ради, ты выказал кое-какие сомнения – подошьют в папку, задвинут в архив, где он будет пылиться до второго пришествия…
Выпрут из секретной конторы? О-отлично! Это будет лучший подарок из всех, что я получал за последние десять с лишком лет своей довольно богатой на события жизни.
Но! Не далее как вчера тебя, Рейндж, пытались взять на цугундер… Не факт, конечно, что это связано с курчалоевским делом, потому что кровников в той же Чечне у меня и некоторых моих коллег в избытке (есть все основания так считать). На этот раз у того, кто приказал выставить засаду у моего дома, – адрес которого, учитывая место моей службы, пробить ох как непросто – ничего не выгорело. Но нельзя не признать, что акция – как она была задумана – предерзкая! И совершенно глупо было бы надеяться на то, что человек – или же организация, – заимевший большой зуб на Мокрушина (он же – Владимиров, Алексеев, Алешин…), после первой же неудачи, пусть даже болезненной, отступится от своего, пойдет на попятную…
Опять же, дорогой мой братишка Мокрушин: как ты, интересно, намереваешься выдернуть занозу, бередящую твою и без того не слишком-то спокойную душу? И если ты не собираешься стать конченым наркошей, сидящим на убойных препаратах, то как, хотелось бы знать, ты планируешь избавиться от своих навязчивых кошмаров, – и огненного взгляда из адской темноты по ночам, – которые не дают тебе толком выспаться вот уже которые по счету сутки?..
Нет, я не собираюсь здесь сообщать всех деталей и подробностей акции в Курчалоевском районе (даже в рапортах на имя руководства я стараюсь опускать кое-какие детали и собственные примочки… уж слишком много совсекретных архивов было обнародовано в последние годы, даже из числа самых-самых с грифом «Хранить вечно»). Мы изучаем противника, он – нас. Война в Чечне – пардон, «антитеррористическая операция» – еще далека от своего завершения. Я нередко применяю собственные приемы, но я вынужден опустить подробности, особенно по части нашей тактики, потому что не хочу подставлять ни себя, ни своих коллег, которым, уверен, еще не раз придется выполнять в конфликтных регионах некие специальные задания…