Время черной луны
Шрифт:
Молодость – самонадеянность – глупость. В прошлом у него было и первое, и второе, и третье. Всего в избытке. Тогда ему думалось, что это самый лучший вариант. И жертва казалась невеликой. А вот как вышло…
И ведь так некстати: времени мало, а разбираться придется со всем и сразу. Разумнее, конечно, подождать, когда луна пойдет на убыль и силы врага ослабнут, но промедление смертельно опасно.
Если бы хоть не мешали, не путались под ногами, как
Как же тяжело. Он устал читать в людских душах, узнавать их мерзкие желания, следить, планировать, чувствовать чужую боль, словно свою собственную, противостоять силам, бороться с которыми едва ли возможно.
Уже скоро. Осталось узнать лишь самое главное. А чтобы узнать, надо уметь слушать чужими ушами…
Монгол – он сказал, что его можно так называть, – слушал очень внимательно. И взгляд его с каждым произнесенным Лией словом делался все непроницаемее. А она уже не могла остановиться, куталась в плед, дышала на озябшие ладони, рассказывала и с убийственной ясностью понимала, что поверить в такое невозможно. Она даже о мамином сумасшествии не умолчала – вынесла смертный приговор всему светлому, что между ними произошло.
Вот так, она ему все расскажет, и он уйдет. Обязательно уйдет. Губы уже почти не помнят вкус его поцелуев, а кожа почти забыла его прикосновения – спасительная амнезия.
И он забудет. Потому что невозможно жить в ее кошмарном мире и не сойти с ума. Легче забыть.
Утро наступило, когда рассказывать уже оказалось нечего. Сначала робкими солнечными зайчиками прокралось в спальню, а потом ярким лучом провело между ними разделительную полосу. Тут она со своим персональным сумасшествием, а там он – психически здоровый, случайный, почти заставивший себя забыть.
Он ушел красиво: погладил ее по волосам, улыбнулся, даже сказал несколько ничего не значащих слов.
– Огневушка, мне пора.
Да, ему пора, он и так подарил ей целую ночь. Первую ночь без страха, провалов и сладко-полынного запаха безумия, а это дорогого стоит. Только бы не расплакаться, не показать, как ей больно. Чтобы он не остался с ней из жалости. Из жалости ей не нужно…
…Ее привел в себя телефонный звонок. Звонил отчим.
– Лия, я тебя не разбудил?
– Нет, Анатолий Маркович. Я давно проснулась. – К чему говорить, что она еще даже не ложилась?
– Тот наш недавний разговор, – отчим в нерешительности помолчал, а потом продолжил: – Лия, тебе все еще нужна моя помощь?
Да, помощь ей нужна, потому что сама она уже не справляется.
– Куда мне подъехать? – Лия встала из-за стола, потерла затекшую поясницу. – К вам домой или в клинику?
– Девочка, я уже в городе, через полчаса буду у тебя. Ты согласна?
– Приезжайте. – Этого времени ей хватит,
Анатолий Маркович был, как всегда, пунктуален, оказавшись на пороге ее квартиры ровно через полчаса. Приготовления к сеансу заняли всего несколько секунд.
– Готова, Лия? Садись, – кивнул он, пододвинув стул ближе к столу.
– Это обязательно? – Лия с неприязнью посмотрела на лежащий перед ней диктофон.
– Да, чтобы после завершения сеанса можно было все проанализировать. Понимаешь? – Отчим ободряюще улыбнулся. – Обычная практика, тебе незачем беспокоиться.
– А если я наговорю лишнего?
– Лия, если ты боишься наговорить лишнего, тогда нет никакого смысла все это начинать. Наша задача – достучаться до твоего подсознания, вытащить на свет божий то, что там прячется, но если ты не хочешь…
– Я не боюсь наговорить лишнего. Я боюсь того, что прячет мое подсознание.
– Это нормально. Все боятся, но зачастую выходит, что даже самые на первый взгляд необъяснимые страхи поддаются анализу и расшифровке.
– Очень хочется верить. – Ей даже удалось улыбнуться. – Мне нужно что-то специальное делать? Может, глаза закрыть?
– Для начала пойми, что тебе ничто не угрожает, и попробуй расслабиться, – Анатолий Маркович достал из нагрудного кармана что-то маленькое, блестящее. – Смотри, вот это маятник.
Маятник – хрустальная бусина на тонкой цепочке. В бесчисленных гранях отражаются солнечные блики. Красиво и совсем не страшно. Влево-вправо…
И успокаивающий голос отчима:
– Не бойся, девочка. Вдох-выдох…
Вдох, и сознание соскальзывает в сияющую воронку, растворяется в этой круговерти, перестает быть…
Выдох, и требовательное: «Лия, открой глаза!»
Мир за время ее отсутствия изменился, стал ярче и острее. И отчим изменился: на с детства знакомом лице – крайнее изумление и, кажется, страх.
– Что? – Говорить тяжело, в горле сухо и колко. Сколько же ее не было здесь? – Не получилось?
Анатолий Маркович отвечает не сразу, смотрит сначала в окно, потом на диктофон и только после этого – на нее.
– Получилось, Лия.
– Я все рассказала? Ну, то, что не могла вспомнить?
– Рассказала, – отчим не отводит глаз от диктофона.
– И что?
Как же страшно! Скорее бы узнать правду, чтобы отпустила наконец эта вгрызающаяся в сердце боль.
– Девочка, прости. Все гораздо серьезнее, чем я думал. Гораздо серьезнее…
– Это была я? Анатолий Маркович, что же вы молчите?!
– Лия, успокойся, – отчим улыбается. Только ее не обмануть лживыми улыбками, она же видит, чувствует… – Не совсем ты. То есть это та часть тебя, которую ты не в состоянии контролировать.
– Часть меня?! У меня раздвоение личности? Как у серийных маньяков, да? – Теперь не только говорить тяжело, но и дышать трудно. А диктофон подмигивает серебристым корпусом, издевается.
– Лия, не говори глупостей!
– Включите! Я хочу услышать.