Время дальних странствий
Шрифт:
Рабочие любили пошалить. Могли подбросить в палатку начальника то ли капсюль-детонатор, то ли взрывчатку. Начальник, привыкший к таким сюрпризам, успевал выбросить подарочек обратно, а Коле было не по себе.
После получки группа рабочих спустились в ближайший посёлок, разгромили там лавку, привезли ящики водки, закуску и устроили, что называется, большой шмон. Но если в тюрьмах и лагерях шмонают заключённых, то тут пьяные бывшие зэки гонялись за всеми прочими.
Коле вместе с группой интеллектуальных работников пришлось бежать вокруг горного озера: три тысячи метров над уровнем моря,
Очнулся в больнице. Сильное сотрясение мозга, рана на голове. Это жители деревни, где разграбили ларёк и, возможно, кого-то побили, собрались пораньше и устроили погром, колотя всех подряд.
Рассказав свою печальную историю, Коля удалился. Кажется, он пел тенором в армейском ансамбле песни и пляски. В институте он вроде бы не пел. Возможно, сказалась травма.
Когда в кабинете ректора собрались деканы всех факультетов, нас вызывали по одному и решали нашу судьбу. Я надеялся на свою хорошую характеристику с места работы. Перевесили мои неуды и прогулы.
Вердикт произнёс заместитель ректора по учебной части Синягин:
– Если тебя принять, ты весь институт испортишь.
Оценка моих способностей была слишком завышена, но от этого мне легче не стало. Меня отчислили из МГРИ, так и не зачислив.
Это была катастрофа. Устроиться на работу в дальние края было нереально. Впору отправляться в армию. Что дальше? За 3 или 4 года многое может произойти со мной. Не буду же после армии сидеть на шее у родителей. Пойду работать. Заочная учёба? Захочу ли? Мать постарается найти мне выгодную работу, используя свои знакомства в «высших кругах». Там же постарается найти мне невесту. После того как я опозорился во МГРИ, придётся или уйти из семьи, или стать послушным сыном.
Домашним я ничего не сказал. Уходил утром, приходил поздно вечером. Почти всё время проводил в Библиотеке имени Ленина. От Каланчёвки до неё и обратно ходил пешком. Что произошло в следующие месяцы, забыл. Провал в памяти. Как у Гоголя в «Записках сумасшедшего»: «Числа не помню. Месяца тоже не было. Было чёрт знает что такое».
Возможно, наша память избавляет нас от тяжёлых и никчемных переживаний. Я даже запамятовал, почему решил отправиться в Ташкент. Скорее всего, поздней осенью в Москву приехал младший брат моей бабушки Михаил Осипович Хачатуров – главный прокурор железных дорог Узбекистана. По-видимому, он предложил «устроить» меня на геологический факультет Ташкентского политехнического института.
Зима была морозной, я простудился. Донашивал свою институтскую форму, но уже без погон, шинель, ходил в обычных ботинках, часто мёрз. В ночь под Новый год отчим крепко выпил. Пьяным он резко менялся. У него стекленели глаза, он ругался и буянил.
На этот раз он обрушился на меня, оскорблял на разные лады. Я оделся и вышел из дома. «Был сильный мороз». Быстрым шагом я вышел на Садовое кольцо, перешёл его и двинулся в сторону метро «Маяковская». Фуражка и лёгкая шинель были не по погоде. Быстро замёрзли ноги в ботинках.
Было пустынно и холодно. Ярко горели, порой мигая
Пройдя метро «Маяковская», зашёл в парадное какого-то дома. Скорее всего, это был тот дом на Садовой, где находилась «нехорошая квартира» из «Мастера и Маргариты», Михаила Булгакова. Конечно, об этом романе я тогда не знал.
Поднялся на площадку между первым и вторым этажом, встал у окна, под которым была горячая батарея. Постепенно отогревались руки, ноги. Долго стоять на одном месте было неловко. Из квартир иногда выходили люди. Я делал вид, что остановился, спускаясь или поднимаясь по лестнице.
Так и промотался всю ночь по новогодней морозной Москве, заходя время от времени в подъезды, чтобы согреться.
Тут бы преисполняться жалостью к самому себе, бесприютному. В памяти проигрывалась: «Вечер был, сверкали звёзды, на дворе мороз трещал. Шёл по улице малютка, посинел и весь дрожал». Что там было дальше, я не помнил, откуда взялись эти строки, не знал. Они были к месту, вызывали горькую усмешку и не давали хандрить. Да и не было причин жалеть себя: плохо учился и много прогуливал. Сам во всём виноват.
Вскоре отбыл в Ташкент. Мела метель, а я был болен. Забрался на вторую полку. Бил озноб. На какой-то остановке вышел, чтобы в аптеке купить лекарство. И здесь была метель. Шёл, как в бреду, боялся упасть. Пришлось вернуться на свою полку.
На вторые сутки у меня начался жар. Чувствовал слабость. Не явиться же таким в Ташкент! Меня должны зачислить в Политехнический.
Я сбивал температуру жестоким способом: выходил в тамбур и мёрз. Когда начинал замерзать, возвращался на своё место. Потихоньку становилось всё жарче. Опять выходил в тамбур. Я плохо соображал, был туп и зол на себя. В Ташкенте мне надо быть крепким и здоровым, или умереть. Что мне делать там больному? Надо поступить в институт, а не болеть…
На третий день вечером я заснул, как говорится, мертвецким сном. Проснулся утром. Светило солнце. Я был слаб, но чувствовал себя здоровым. На вокзале меня встретил дядя Миша.
Его семья занимала одноэтажный дом с двориком, где гуляли индюки. Всё бы хорошо, но я был на иждивении у дяди Миши. Семья отличная, трое детей младше меня: старшая Неля, затем Рудик и Эдик. Быть нахлебником – тяжёлое испытание.
Я приехал в весну. Меня зачислили на третий курс. Некоторые предметы были новыми, например, начертательная геометрия, сопромат. Теперь я учился старательно. Вовремя сдавал зачёты. На одном экзамене получил «хорошо», на всех других «отлично».
Наиболее успешно освоил начертательную геометрию. Преподавал мой однофамилец. Его искренне радовали мои успехи. Я старался оправдать его доверие. Любил решать сложные примеры. На экзамене он с загадочным видом задал мне дополнительный вопрос. Я с трудом справился с задачей. Преподаватель был в восторге: «Баландин даже не знает, что этот раздел мы не проходили. Молодец!»
Впервые я учился легко и успешно. Сказывались обстоятельства. Это была последняя надежда вернуться в МГРИ. Откуда взялась лёгкость? Не знаю. Поумнел, что ли?