Время действовать
Шрифт:
— Я не убивал никакого Юлиуса Боммера, — сказал он. — Я даже не знаю, кто он такой. — Тут он сделал паузу. — И у меня нет никаких оснований звонить в полицию только потому, что какой-то идиот хочет испортить мне субботний день.
Я поднял распечатки повыше и потряс ими.
— Вот именно, — сказал Ян Нуккер. — Единственное, что меня интересует, так это как наши конфиденциальные списки персонала попали в руки какого-то идиота.
Я кивнул и сказал:
— Конфиденциальный ответ таков: мне они достались от Юлиуса Боммера, уже после его смерти. А ты... — мне пришлось перегнуться через калитку,
Я повернулся и пошел в сторону Яктвэген. Но тут вдруг вспомнил заключительную фразу. Зверь долго и упорно вколачивал ее в мою голову. Я остановился, снова взглянул на Нуккера и произнес:
— Знаешь что, Янчик! Не думаю, что ты убил Юлиуса Боммера. Но уверен, что ты можешь догадаться, кто это сделал.
Он просто вцепился в калитку. Лицо было мокрое от пота, а белокурые волосы стояли торчком. За его спиной щенок заливался лаем, ребятишки устроили драку. А жена просто стояла и курила.
Маленький автобус «фольксваген» грохотал, продвигаясь вперед на трех цилиндрах. Так всегда у них бывает на одиннадцатом году службы. Охлаждение слишком слабое. Я-то знаю, ведь как раз мое поколение впервые познакомилось с этой жестянкой.
— Он что, даже не посмотрел списки? — спросил Зверь в пятый раз.
Я тряс головой, чтобы не заснуть в раскаленном жестяном салоне. И рассказал все как было еще раз:
— Он никаких отметок не сделал. Он пачку не перелистывал. Он не обратил внимания ни на одно имя. Он стоял как дурак, держа все это в руке, и, по-моему, даже первой страницы не прочел.
Этого Зверь понять не мог. Он, да и любой другой аргентинец, за десять секунд ознакомился бы со всей пачкой, отметил для себя все имена, обратил внимание на все отпечатки пальцев, точно запомнил все мои приметы, а лишь потом величественно пожал бы плечами.
Он поскреб в бороде, качая головой.
— Пожалуй, не такой уж он сообразительный, — сказал я. — А чего ты ждал от простого шведа?
Мы проехали мимо Музея естествознания. Почему это там никогда нет очередей?
— Позвони-ка ему сегодня в ночь, — сказал Зверь. — Чтобы он подумал. Не раз позвони.
— О'кей, — сказал я, закрывая глаза. — Понятно, почему партизаны проиграли свою грязную войну в Аргентине. Сражения не выиграешь, болтая по телефону.
— Huevon! — прошипел Зверь.
— Отвези меня на работу, — зевнул я.
Мне не повезло. Шеф оказался на месте.
Обычно-то по субботам в «Утренней газете» работать приятно. Трудятся только журналисты. И выполнять надо только дневные задания.
Все маленькие шишки отдыхают, ведь важнее всего работать в будни, чтобы оберегать свои позиции. Все любящие выступать отсутствуют, ведь никаких совещаний не проводится. Все усердные карьеристы держатся подальше от редакции, поскольку карьеры куются в служебное время.
Но шеф был там. Он иногда приходил по субботам, чтобы, по его словам, расчистить письменный стол. Он вышел на порог своего кабинета и поманил меня указательным пальцем. По-видимому, сегодня он собирался расчищать свой письменный стол моей персоной.
— Давай пошевеливайся, —
— Иди в задницу, — отозвался я.
Шеф придержал для меня дверь в свой кабинет, как сторож в провинциальной церкви. Тщательно затворил ее, попробовал на всякий случай, хорошо ли закрыта, прошел к своему стулу, точно примерился к нему задом, уселся и откинулся на спинку. Лишь когда вся процедура была завершена, он взглянул на меня. Он хотел, чтобы его считали человеком обстоятельным и методичным. Его считали занудой.
Шеф сделал классическую карьеру. Пописывал, когда был студентом. Завершил учебу, стал работать политическим репортером — чтобы быть на «ты» с сильными мира сего. Возглавил на работе профсоюзную организацию журналистов — чтобы завязать хорошие отношения с газетными директорами. Уехал на несколько лет — работал корреспондентом, а затем был вызван домой и поставлен у руля. Читателей он называл «эта старушка Андерссон».
Теперь он взирал на меня и ждал, что я начну признаваться.
Я ухмыльнулся в его сторону и не издал ни звука. Он деликатно переменил позу. Наклонился над письменным столом, взял нож для разрезания бумаг и стал что-то с ним вытворять — все в соответствии со стандартным планом проведения заковыристых заседаний. Отхаркался. Под конец прищурился, глянув на меня уголком глаза, и сказал:
— Я нахожу проблемы сотрудничества особо щекотливыми.
— Хорошо, что у меня их нет, — радостно ответил я.
Он кисло скривился.
— Ко мне обратился Билл Свенссон.
— Тут нет никакой проблемы сотрудничества.
Он вдруг указал на меня ножом для бумаг.
— У нас в «Утренней газете» двести пятьдесят сотрудников и тридцать фотографов. Уже цифры говорят о том, что более высокие требования в смысле дисциплины надо предъявлять фотографам. Кроме того, — разрезальный нож выписывал в воздухе вензеля, — задания выполняют сотрудники. Фотографы с ними сотрудничают.
Он крутанул башкой, чтобы фиксировать меня уголком другого глаза.
— Ты журналист? — спросил я, прежде чем он успел продолжить выступление.
— Разумеется. — Он был явно оскорблен.
— Почему ты не спросишь сначала, что произошло?
Разрезальный ножик замер.
— Я знаю, что произошло.
— У тебя есть версия сотрудника Свенссона о том, что произошло. Ничего другого у тебя быть не может.
Он положил нож и откинулся на спинку стула. Я решил, что он готов выслушать мою версию.
— Это было дутое задание, — сказал я. — Ты обедал с членами правления, и тебя обманул какой-то директор по рекламе. Ты передал в редакцию исходные данные, которые ни на чем не основывались, а у Бронко Билла не оказалось ни характера, ни ума, чтобы все это похерить.
И тут на меня навалилась усталость. Вспомнил, как Юлле улыбнулся и кивнул: Бронко Биллу не место в этой профессии.
Шеф воспользовался паузой:
— А «Экспрессен» [28] это напечатала.
28
«Экспрессен» — одна из вечерних стокгольмских газет.