Время действовать
Шрифт:
— Об этом мы сможем поговорить, когда встретимся, — хрипло сказал я. — Причем сегодня. Я могу во второй половине дня. Скажем, в два. Только где?
— В два часа — годится, — произнес знакомый голос. — Но тогда пусть это будет на Кунгсхольмен.
Со своего места я видел Риддарфьерден, а за ним — Кунгсхольмен. Первое, что бросалось там в глаза, была ратуша.
— Парк у ратуши? — сказал я. — Возле раковин?
— Парк у ратуши, ладно. Но где там раковины?
— Увидишь, когда придешь, — сообщил я. — Как я тебя узнаю? Может, всунешь розу себе в задницу, а?
Я протянул
— Позвоню тебе позже, — холодно и решительно прервала она разговор.
Мы посидели немного, не разговаривая. Я попытался отдать ей ключи. Но она взяла меня за руку и медленно протянула:
— Ты не знаешь, что делаешь.
— Я никогда этого не знаю. В этом залог всех моих успехов в жизни.
— Ты играешь с огнем, — прошептала она и погладила меня по лбу. Затем обняла меня за шею и притянула к себе, к своим губам. Я тоже обнял ее и поцеловал так, чтобы она почувствовала. Я прижался к ее пышной груди, не обремененной лифчиком, и когда поцеловал ее в шею, она залилась смехом. Я выпустил ее и уселся прямо.
— Это ты с огнем играешь, — сказал я.
Она лежала на сиденье, улыбалась и смотрела на меня своими карими глазами. Вид у нее был счастливый, как у ребенка.
— Но ведь, черт дери, — сказал я, — у тебя же под рукой пожарники, если я слишком уж запылаю.
Она рассмеялась, радостно и безудержно, как она смеялась тогда, когда я предложил ей лучший способ смерти — ну, тогда, в первом нашем разговоре. Ее руки скользнули по моему лицу, дотронулись до ранок на бровях и губах.
— Интересный ты человек, — сообщила она. — Не боишься жить рисково.
Что я мог ответить? Только улыбнуться.
— Я хочу с тобой встретиться опять. — Голос ее звучал решительно.
Это мне вполне подходило.
— И я хочу с тобой встретиться.
— Хорошо, — сказала она. — Каждое утро в восемь.
Я с изумлением воззрился на нее.
— Здесь, — сказала она.
Я ухмыльнулся:
— Не уверен, что проснусь.
— Не играет никакой роли, — энергично откликнулась она. — Ты не можешь приезжать каждый день. Я не могу приезжать каждый день. Но одно-единственное обещание дадим друг другу: постараемся наведываться сюда по утрам в восемь. Если ты не придешь, я тебя буду вспоминать. Если я не приду, ты меня будешь вспоминать.
Она вдруг рассмеялась:
— А придем оба, так встретимся.
Моя ухмылка съежилась, стала улыбкой сомнения. Все-таки она чокнутая. Моя чокнутая полуночница.
— О'кей, — сказал я вяло.
Она с кокетливой досадой помотала головкой.
— Мне пора смываться.
— Дружок, — спросил я быстро, — как тебя зовут?
— Кармен, — улыбнулась она. — Ты что, забыл?
— О'кей, — снова сказал я. Больше ничего в голову не приходило.
Она показала рукой на дверцу. Я вылез на холод и ветер. Сделав озорную гримаску, она попрощалась со мной. Серебряно-серый «БМВ» исчез за бугром улицы. Она так быстро вела машину, словно угоняла ее.
У меня за спиной ржали пожарники, сидевшие возле своего фургона.
— Эй, — крикнул кто-то, — уж я бы ни за что ее не отпустил.
Я
— Ну так ты ее не знаешь, — отозвался я.
И пошел не торопясь вверх по склону бугра. Ветер трепал мне волосы.
Рисково я живу, сказала она. А теперь вот мне предстоит встретиться с человеком, которого я знаю.
Последний раз, когда я слышал его голос, он держал меня железной хваткой сзади и говорил: «Хорошо мы его размягчили?»
Как только люди придумывают такие вещи, как площадь Вэстербруплан?
Устройте смерч из трехсот пустых пластиковых пакетов, пяти обувных картонок, двадцати восьми потерянных варежек и трех тачек гравия. Водрузите это, в нарушение правил парковки, в самом центре карусели на перекрестке. Потом постройте громадную воронку, которая бы засасывала из парка холодный ветер шхер. Только смотрите, чтобы вокруг этого феномена не настроили зданий. Пустите дорожки для пешеходов. Чего еще не хватает? Ну, перил вдоль тротуаров, чтоб несчастным прохожим было за что хвататься, когда хлесткий ветер начнет сбрасывать их в бетонные ущелья. Вот такая это площадь.
Кстати, зачем люди, тяжело ступая, взбираются на сам мост, на Вэстербрун, чтобы затем с него прыгнуть в воду, когда так просто взять и лечь под колеса на Вэстербруплан?
Когда я иду пешком с Риддархольмен в «Утреннюю газету», это мне как раз по дороге. Сперва приятный пешеходный мост через Стрёммен, где даже балкончики сооружены для заядлых рыболовов. Ради одного только удовольствия подразнить их стоит проделать весь путь.
Она, значит, хорошо знает Ролле. Может, работает с ним вместе. Она набрала короткий номер — коммутатор какой-то фирмы. Причем набрала по памяти.
А вот тут набережная: Клара Мэларстранд. Еще один угол Стокгольма, куда лишь немногие рискнут добраться сквозь шумный поток автомашин.
Тут причаливают пароходишки, совершающие рейсы на Дроттнингхольм — сверкающие начищенной бронзой, оттертыми добела досками корпусов, с любовно сращенными и покрашенными тросами. Тут можно видеть россыпи японских туристов, в клетчатых штанах для гольфа, с фотоаппаратами «никон», в роговых очках диоптрий на десять. А если особенно повезет, можно словить кайф от аромата горящего угля и белых клубов пара, накрывающих всю набережную.
Она, значит, ему приказывала. Она приказывала, как приказывают деньги тем, кто куплен. Она говорила с той нахальной напористостью, которая ожидает послушания. Она им владеет... Она владеет типом, который вместе с другими избил меня до потери сознания.
А вот тут Норр Мэларстранд, новый цыганский табор Стокгольма.
Тут вдоль берега стоят полуготовые к выходу шхуны, распространяя запах жарящихся блинов. А итальянские туристы, расположившиеся на стояночных полосах со своими автофургонами, благоухают на всю гавань шкварчащим в масле чесноком. А дальше — гордый парусник, школьный корабль, с бортов которого свисают головы бравых ребят, которые никак не могут вспомнить, в какую сторону разрешается плевать — по ветру или против.