Время должно остановиться
Шрифт:
– Добрый вечер.
Поначалу она отказывалась воспринимать его всерьез.
– С таким-то мальчишкой? Да я потом умру от стыда!
Ему пришлось показать дарственную надпись на книге «Оксфордская антология греческой поэзии», которая случайно нашлась у него в кармане. «Дорогому Себастьяну в день 17-летия от дяди Юстаса Барнака. 1928 год». Девушка в голубом прочитала эти слова вслух, с сомнением посмотрела на его лицо и снова вернулась к книге. От форзаца она наугад перешла сразу к середине томика.
– Ого! Да это на идиш! – Теперь она вгляделась в него с любопытством. – Вот уж ни за что бы
Себастьян подтвердил правоту догадки.
– И ты хочешь меня уверить, что можешь ее читать?
Он показал ей это на примере хора из «Агамемнона», чем убедил окончательно: тот, кто был способен на такое, уже явно не был ребенком. Но есть ли у него деньги? Себастьян достал бумажник и показал фунтовую купюру, все еще остававшуюся от подарка дяди Юстаса на Рождество.
Хорошо, сказала девица. Но у нее не было своей комнаты. Куда он собирался ее отвести?
Тетя Элис, Сьюзен и дядя Фред уехали на все выходные, и у них дома осталась только престарелая Эллен, которая, во-первых, неизменно ложилась спать ровно в девять, а во-вторых, была глуха как пень. Они могли отправиться туда, и он поймал такси.
О последовавшем затем кошмаре Себастьян не мог вспоминать без содрогания. Когда они оказались в его комнате, он обнаружил сначала ее резиновый корсет, а потом и тело, такое же бесчувственное, как и покрывавшая его резина. Вялые бессмысленные поцелуи; ее дыхание – изо рта разило пивом, луком и кариесом. Его собственное перевозбуждение, такое неистовое, что у него мгновенно улетучилось всякое физическое влечение. Затем спокойная холодность и возникшее следом чувство отвращения к тому, что лежало рядом, словно это был труп. Но труп хохотал и высказывал презрительное сострадание к его немочи.
Спускаясь к входной двери, девица попросила разрешения заглянуть в гостиную. У нее мгновенно округлились глаза, когда при включенном свете она узрела ее скромную роскошь.
– Ручная работа! – с восхищением сказала она, проходя мимо камина и пробегая пальцем по краске на парадном портрете дедушки Себастьяна. После этого вопрос оказался для нее решенным. Она повернулась к Себастьяну и потребовала с него еще фунт. Но больше у него не было. Девушка в голубом выразительно плюхнулась на софу. Что ж, очень хорошо. Она подождет, пока он найдет деньги. Себастьян выгреб из карманов всю мелочь. Три шиллинга и одиннадцать пенсов. Нет, сказала она. Ее устроит только еще одна бумажка, еще фунт. И сиплым контральто она начала мурлыкать это слово:
– Фунт, фунт, фу-унтик.
На мотив песенки «Эти ирландские глаза».
– Не делайте этого, – взмолился он. Но песня зазвучала только громче. Она распевала во все горло.
– Фунт, фунт, фу-унтик, красивый, хрустящий такой…
Уже почти в слезах, Себастьян попытался урезонить ее: наверху спал слуга, да и соседей мог разбудить шум.
– Пусть все приходят, – сказала девица в голубом. – Милости просим!
– Да, но что они скажут? – Голос Себастьяна был еле слышен; у него дрожали губы.
Девица презрительно посмотрела на него, разразившись оглушительным и противным смехом.
– Так тебе и надо, маленький плакса, вот что они скажут. Отправился шляться по шлюхам, а самому надо было сидеть дома, чтобы мамочка вовремя сопли утирала. – Она начала отбивать
На небольшом столике рядом с софой Себастьян заметил нож для бумаг из черепахового панциря с позолоченной ручкой, презентованный дяде Фреду по случаю 25-летия его работы в Сити и конкретно в компании «Фар-Истерн Инвестмент». Стоил он гораздо больше фунта. Схватив его, Себастьян попытался вложить нож ей в руку.
– Возьмите это взамен, – упрашивал он.
– Еще чего? Чтобы меня повязала полиция, как только я попытаюсь продать его? – и отпихнула нож в сторону. Взяв октавой ниже, но еще громче она завела свое: – Ирландский фунт…
– Замолчите! – в отчаянии воскликнул он. – Замолчите! Я найду для вас деньги. Честное слово, найду!
Девушка в голубом перестала распевать и посмотрела на свои часики.
– Так и быть. Даю тебе пять минут, – сказала она.
Себастьян выскочил из комнаты и рванулся вверх по лестнице. Минутой позже он уже барабанил в дверь, выходившую на одну из площадок.
– Эллен! Эллен!
Ответа не последовало. Глуха как пень. Проклятая старуха! Черт бы ее побрал! Он снова постучал и продолжал выкрикивать ее имя. Внезапно без всякого предупреждения дверь открылась, и на пороге показалась Эллен в ночном халате из серого фланелета, с седыми волосами, завязанными ленточками в два поросячьих хвостика, но без вставной челюсти, отчего ее круглое, как яблоко, лицо казалось провалившимся внизу. И когда она спросила, уж не пожар ли случился в доме, он с трудом понял вопрос. Сделав над собой огромное усилие, он изобразил самую ангельскую улыбку – ту самую, которая всегда позволяла добиваться от Эллен чего угодно всю их жизнь под одной крышей.
– Прости, Эллен, я не стал бы тебя так будить, но дело очень срочное.
– Какое дело? – спросила она, поворачиваясь к нему тем ухом, которое слышало немного лучше другого.
– Не могла бы ты одолжить мне фунт?
На ее лице не отразилось понимания, и ему пришлось прокричать:
– ФУНТ!
– Фунт? – теперь несколько изумленным эхом повторила она.
– Да, я одолжил деньги у приятеля, и он сейчас ждет внизу.
Беззубо шамкая, но сохраняя свой северный прононс, Эллен поинтересовалась, почему с приятелем нельзя рассчитаться завтра.
– Потому что он уезжает, – объяснил Себастьян. – Ему нужно в Ливерпуль.
– О, в Ливерпуль, – сказала Эллен совершенно другим тоном, словно все теперь представилось ей в ином свете.
– Он торопится на корабль? – спросила она.
– Да, отплывает в Америку! – прокричал Себастьян.
В Филадельфию.Рано утром отбывает в Филадельфию [9] .Он посмотрел на часы. Чуть больше минуты – и безобразные звуки ирландской песни раздадутся снова. Он улыбнулся Эллен еще более очаровательно.
9
«Меня зовут Падди Лира» (народная песня).