Время и снова время
Шрифт:
– Конечно, событие должно было иметь европейский масштаб, – наконец сказала она. – Или хотя бы американский. Хорошо это или плохо, но последние шесть земных веков имеют облик того, что мы называем западной цивилизацией. Ты согласен?
– Пожалуй, да.
– Разумеется, согласен. Недаром у тебя диплом с отличием.
– Обычный.
– Во всяком случае, ты не законченный идиот. – Маккласки откинула полы шинели и потерла зад – огромные ягодицы, обращенные к камину, явно припекло. – Ну так ответь мне, Хью. Когда все пошло наперекосяк? Когда Европа сбилась с пути? Когда идеалы худшего возобладали над лучшим? Когда своенравное тщеславие и глупость сговорились уничтожить добродетель и красоту? Когда
На улице ледяной дождь вновь сменился градом. Шквалы один за другим сотрясали окно. Так грохотало, словно кто-то вытряхивал огромные простыни. Временами молния прорезала тяжелые мрачные тучи. Не определишь, день сейчас или ночь. И какое время года. Все смешалось.
– Вы явно имеете в виду 1914 год, – тихо проговорил Стэнтон.
– Я тебя не слышу, Хью, такой грохот.
Стэнтон посмотрел собеседнице в глаза и произнес громко, почти с вызовом:
– 1914-й, когда рухнула Европа.
– Точно! – воскликнула Маккласки. – Великая война – одна огромная историческая ошибка, которой было очень легко избежать.
Из горы грязной посуды Стэнтон выудил свою кружку и, сполоснув ее под сифоном, налил себе бренди. Как-никак Рождество.
– Н-да, – задумчиво протянул он. – Спору нет, это была беспрецедентная мировая катастрофа. Однако я не уверен в ее исключительном праве на первое место. Потом случались передряги и похуже.
– В яблочко! – приплясывая, выкрикнула Маккласки. – И все без исключения стали неизбежны из-за того, что произошло в 1914-м. Это был водораздел, развилка. Великая война завещала нам ужасный двадцатый век. До нее мир был оазисом покоя, где к благу всех развивались науки и общество.
– Наверное, вы думали бы иначе, будь вы коренной американкой или австралийкой, – возразил Стэнтон. – Или африканкой в Бельгийском Конго…
Маккласки досадливо притопнула:
– Ну что ты, ей-богу! Я не говорю, что все было лучезарно или близко к идеалу. И я не утверждаю, что исторические преобразования способны изменить человеческую природу. Люди всегда будут брать чужое, сильные всегда будут использовать слабых, и никакая историческая починка этого не остановит. Я говорю о том, что к лету 1914-го общий уровень человеческой жестокости вроде как снизился, начинался век мира и международного сотрудничества. Боже мой, было столько международных выставок, что люди покидали города, освобождая место приезжим! Я тебя умоляю, в 1913-м выставка проходила в Генте – городе, от которого в 1915-м не осталось камня на камне. Европейская цивилизация, причинившая столько бед себе и другим, начала потихоньку выправляться. Зарождалась социал-демократия, даже русский царь учредил Думу. Замаячило избирательное право. Уровень жизни, образование, здравоохранение стремительно развивались. Колонии великих империй проводили конгрессы и готовились к самоопределению. В европейских столицах расцвет науки и искусства приблизился к эпохе Возрождения. Все было… прекрасно.
– Ну, не знаю, можно ли…
Маккласки не терпела возражений.
– Прекрасно! – повторила она. – А затем – самоубийство. Безумное, извращенное, упорное саморазрушение общей культуры, четыре тысячи лет создававшейся и почти в одночасье уничтоженной. Она уже не поднимется, но уступит место убийственной похлебке
Стэнтон вскочил, пытаясь вставить хотя бы слово:
– Погодите! Не только американцы виновны в разрушении окружающей среды.
– Не только, но они зачинщики. Кто учил народы потреблять сверх необходимого? Даже сверх желания? Потреблять просто ради потребления. Величайшая мировая демократия, вот кто! А посмотри, что стало с нами. Говорю тебе, Великая война разрушила все. Фары сдохли, тормоза отказали. Только представь, каким сейчас был бы свет, если бы не случилось войны, если бы великие европейские народы продолжили свой путь к миру, процветанию и просвещению, если бы миллионы лучших юношей из отменно образованного и культурного поколения не сгинули в грязи, но стали цветом двадцатого столетия.
Стэнтон ее понимал. Вспомнились имена, высеченные на стене университетской часовни, городских мемориалах, деревенских крестах. Сколько добра сотворили бы эти юноши, останься они в живых? Сколько зла предотвратили бы? А в Германии? И в России? Если б все эти потерянные поколения уцелели, они бы встали на пути посредственностей и нравственных банкротов, которые вылезли из крысиных нор и увели свои нации в абсолютное зло. Чего достигли бы эти страны без разрушительного катализатора индустриальной войны?
– Вы правы, – сказал Стэнтон. – Ваши доводы неотразимы. 1914-й стал годом истинной катастрофы. Значит, вы ответили на вопрос Ньютона. И стали разбирать бумаги дальше. Что вы нашли?
– Ряд из четырех чисел.
– Ряд чисел?
– Да, результат длинного и сложного уравнения. Три века назад Ньютон выписал их на клочке бумаги и запечатал в отдельном конверте. Вот этот ряд: один, девять, один, четыре.
– 1914?
– Верно.
– Исаак Ньютон предсказал Великую войну?
– Не смеши! Как бы он это сделал? Он не гадалка! Он математик, ученый, который имел дело с эмпирическими доказательствами. Эти цифры он получил не через мистическую околесицу в духе Нострадамуса. Он сделал математический расчет.
– Что-то я не пойму, профессор. Согласен, 1914-й – год огромного исторического значения, но каким боком тут математика?
– Всему свое время, Хью, всему свое время. – Маккласки осушила чашку и хрустко потянулась. – Пока что хватит. Я должна вздремнуть. Завтраки с выпивкой теперь меня смаривают.
– Минуточку, нельзя же просто…
– Я поведала тебе все, что имела сказать. Дальше эстафету принимают мозги поумнее. Не волнуйся, после службы все разъяснится.
Маккласки направилась в спальню.
– Чего? – удивился Стэнтон. – Какой еще службы?
– Нынче сочельник, Хью. Рождественская служба в университетской церкви. Ее не может пропустить даже отпетый атеист вроде тебя.
6
– Бейим, бейим, дурун! [5]
Стэнтон обернулся – его окликала мусульманская девочка, которую он спас из-под колес автомобиля. Она что-то тащила. Его рюкзак.
Он забыл свой рюкзак.
Рюкзак!
5
Господин, господин, обождите! (тур.)