Время Короленко
Шрифт:
Около него крепко сплотилась значительная группа разнообразно недюжинных людей: Н. Ф. Анненский, человек острого и живого ума; С. Я. Елпатьевский, врач и беллетрист, обладатель неисчерпаемого сокровища любви к людям, добродушный и веселый; Ангел И. Богданович, вдумчивый и едкий; "барин от революции" А. И. Иванчин-Писарев, А. А. Савельев, председатель земской управы Аполлон Карелин, автор самой краткой и красноречивой прокламации из всех, какие мне известны; после 1 марта 81-го года он расклеил по заборам Нижнего бумажку, содержащую всего два слова: "Требуйте конституцию".
Кружок Короленко шутливо наименовался "Обществом трезвых философов", иногда члены кружка
У меня был приятель, дворник крупного Каспийского рыбопромышленника Маркова, Пимен Власьев, - обыкновенный, наскоро и незатейливо построенный, курносый русский мужик. Однажды, рассказывая мне о каких-то незаконных намерениях своего хозяина, он, таинственно понизив голос, сообщил:
– Он бы это дело сварганил, - да Короленки боится. Тут, знаешь, прислали из Петербурга тайного человека, Короленкой зовется, иностранному королю племяш, за границей наняли, чтобы он, значит, присматривал за делами, - на губернатора-то не надеются. Короленко этот уж подсек дворян - слыхал?1.
Пимен был человек безграмотный и великий мечтатель; он обладал какой-то необыкновенно радостной верой в Бога и уверенно ожидал в близком будущем конца "всякой лже".
– Ты, мил-друг, не тоскуй, - скоро лже конец. Она сама себя топит, сама себя ест.
Когда он говорил это, его мутновато-серые глаза, странно синея, горели и сияли великой радостью - казалось, что вот сейчас расправятся они, изольются потоками синих лучей.
Как-то в субботу, помылись мы с ним в бане и пошли в трактир пить чай. Вдруг Пимен, глядя на меня милыми глазами, говорит:
– Постой-ка?
Рука его, державшая блюдечко чая, задрожала, он поставил блюдечко на стол и, к чему-то прислушиваясь, перекрестился.
– Что ты, Пимен?
– А видишь, мил-друг - сей минут божья думка душе моей коснулась, скоро, значит, Господь позовет меня на его работу...
– Полно-ка, ты такой здоровяга.
– Молчок!
– сказал он важно и радостно.
– Не говори - знаю!
В четверг его убила лошадь.
...Не преувеличивая можно сказать, что десятилетие 86 - 96 было для Нижнего "эпохой Короленко" - впрочем, это уже не однажды было сказано в печати.
Один из оригиналов города, водочный заводчик А. А. Зарубин, "неосторожный" банкрот, а в конце дней - убежденный толстовец и проповедник трезвости, говорил мне в 901 году:
– Еще во время Короленки догадался я, что не ладно живу...
Он несколько опоздал наладить свою жизнь; "во время Короленки" ему было уже за пятьдесят лет, но все-таки он перестроил или, вернее, разрушил ее сразу, по-русски.
– Хворал я, лежу, - рассказывал он мне, - приходит племянник Семен, тот - знаешь?
– в ссылке который, - он тогда студент был, - желаете, говорит , книжку почитаю?
Я высоко ценю рассказы такого рода, они объясняют, какими, иногда, путями проникает дух культуры в быт и нравы диких племен.
Зарубин был седобородый, грузный старик, с маленькими, мутными глазами на пухлом розовом лице; зрачки темные и казались странно выпуклыми, точно бусины.
– Было что-то упрямое в его глазах. Он создал себе репутацию "защитника законности" копейкой; с какого-то обывателя полиция неправильно взыскала копейку, - Зарубин обжаловал действие полиции, в двух судебных инстанциях жалобу признали "неосновательной", - тогда старик поехал в Петербург, в Сенат, добился указа о запрещении взимать с обывателей копейку, торжествуя возвратился в Нижний, и принес указ в редакцию "Нижегородского Листка", предлагая опубликовать. Но, по распоряжению губернатора, цензор вычеркнул указ из гранок. Зарубин отправился к губернатору и спросил его:
– Ты, - он всем говорил "ты", - ты, что же, друг, законы не признаешь?
Указ напечатали.
Он ходил по улицам города в длинной черной поддевке, в нелепой шляпе на серебряных волосах и в кожаных сапогах с бархатными голенищами. Таскал под мышкой толстый портфель с уставом "Общества трезвости", с массой обывательских жалоб и прошений, уговаривал извозчиков не ругаться математическими словами, вмешивался во все уличные скандалы, особенно наблюдал за поведением городовых и называл свою деятельность "преследованием правды".
Приехал в Нижний знаменитый тогда священник Иоанн Кронштадтский; у Архиерейской церкви собралась огромная толпа почитателей отца Иоанна, Зарубин подошел и спросил:
– Что случилось?
– Ивана Кронштадтского ждут.
– Артиста императорских церквей? Дураки...
Его не обидели, - какой-то верующий мещанин взял его за рукав, отвел в сторону и внушительно попросил:
– Уйди скорее, Христа ради, Александр Александрович.
Мелкие обыватели относились к нему с почтительным любопытством и хотя некоторые называли "фокусником", но - большинство, считая старика своим защитником, ожидало от него каких-то чудес, - все равно каких, только бы неприятных городским властям.
В 901 году меня посадили в тюрьму, - Зарубин, тогда еще не знакомый со мною, - пришел к прокурору Утину и потребовал свидания.
– Вы - родственник арестованного?
– спросил прокурор.
– И не видал никогда, не знаю - каков!
– Вы не имеете права на свидание.
– А - ты Евангелие читал? Там что сказано? Как же это, любезный, людьми вы правите, а Евангелие не знаете? Но у прокурора было свое Евангелие и, опираясь на него, он отказал старику в его странной просьбе.