Время красного дракона
Шрифт:
Решительный тон Гейнемана охладил наркома. Серго Орджоникидзе понял, что начальник исправительно-трудовой колонии не боится его, а вытягивается в струнку скорее для показу. Придорогин с помощью часовых рассек колонну, освободил дорогу. Нарком первым шагнул в проход, ворча на Гейнемана:
— Бумаги на освобождение нет... Морда жидовская!
К вечеру Гейнеман обнаружил, однако, что документы на освобождение из заключения Бориса Петровича Боголюбова пришли давно, зарегистрированы месяц тому назад. Гейнеман отпустил Боголюбова к его женушке Татьяне, которая бедствовала в землянке. Квартира и все вещи у вредителя Боголюбова были изъяты при аресте. Вернуть что-то было невозможно. Все растащили молодцы Придорогина, даже посуду и полотенца. Золотое колечко с бирюзой досталось жене начальника милиции. Крупные
Гейнеман был на аукционе, но ничего не взял, побрезговал. Купил только библиотечку, все книги — за три рубля. В том числе — Эсхила, Еврипида, Софокла, Геродота, Плиния-младшего, Аристофана, Плутарха...
— Все ваши книжки у меня, Борис Петрович. Когда устроитесь, заходите. Я вам их верну. За остальное ваше добро я не в ответе, — пожал руку Боголюбову Гейнеман, провожая его за ворота концлагеря.
Гейнеман боялся, что начальство узнает о бумаге на освобождение Боголюбова, пролежавшей в папке без внимания больше месяца. Но все обошлось. Авраамий Павлович Завенягин поселил Боголюбова с одуревшей от радости его женой и ребенком в своем коттедже на Березках. Прокурор Соронин возмущался этим поступком:
— Выпустили вредителя из тюрьмы, помиловали. А директор завода поселяет врага народа в своем особняке. Надо присмотреться к этому Завенягину. И покрупнее его личности оказывались троцкистами, шпионами, заговорщиками.
Цветь вторая
«Отче наш, сущий на небесах, да святится имя твое... За то, что они пролили кровь пророков, ты дал им пить кровь. Они достойны того... Пятый ангел вылил чашу свою на престол зверя: и сделалось царство его мрачно, и они кусали языки свои от страдания», — читал Порошин строки, выведенные старательно юной рукой на листочке из школьной тетради.
Начинать следствие по этой «антисоветской листовке», разыскивать виновных — не хотелось. Мелочь какая-то. Да и дураку видно, что в листовке всего-навсего выписки из евангелия. Но тощая картонная папка с предписанием о расследовании лежала на столе. И заместителю начальника Магнитогорского НКВД Порошину Аркадию Ивановичу нужно было решить: кому поручить предварительное следствие, розыск.
Но Порошин после командировки никак не мог сосредоточить внимание на тексте листовки и на том, как спихнуть быстрее дело, возникшее по доносу осведомителей Шмеля, Разенкова и Лещинской. Возможно, мешало чрезвычайное происшествие: в морге исчезло тело старухи, пропал труп. Поистине фантасмагория! Умершая бабка — это ведь не ящик с мясными консервами или другими продуктами, кои могли похитить воры или голодные первостроители Магнитки. И в юридической практике — кражи трупов встречаются крайне редко. Исчезновение из морга гражданки, скончавшейся в возрасте 63 лет, не обостряло бы внимание, если бы не два обстоятельства...
Во-первых, бабка Меркульева Евдокия Николаевна умерла не в своей избе, а в подвале милиции, после допроса. Допрашивал арестованную сержант Матафонов, скорый на побои и грубость. Если честно, он и поколотил бабку за угрозы. А теперь вот звонят — прокурор Соронин, секретарь горкома партии Ломинадзе и даже сам Завенягин. Мол, говорят, вы там старух начали убивать? И слухи по городу нехорошие, компрометируют НКВД. По улице пройти невозможно спокойно. Дурацкие вопросы задают, усмехаются. В горкомовской столовой интеллигенция упражняется в злословии.
Второе обстоятельство было для Порошина не менее значительно: Евдокия Николаевна Меркульева была в казачьей станице известной знахаркой, как бы колдуньей. Вероятно, она владела гипнозом, знала много целебных трав. Люди ехали к ней со всей страны. Старуха излечивала язву желудка, болезни печени и почек, даже — падучую. Ни один врач в мире не брался за лечение эпилепсии, а она больных исцеляла. Правда, с падучей к ней попадали в основном дети. Лечить взрослых от эпилепсии бабка не бралась. Все медицинские комиссии отказывали старухе в праве заниматься знахарством и лечить
Работники НКВД подсылали несколько раз к Меркульевой сексотов, добровольных помощников, молодых преподавателей, студентов-комсомольцев. Под видом заболевших они обращались к бабке, обещая хорошо заплатить. Позднее, в случае успеха, их можно было бы использовать как свидетелей на суде. Да и для фельетонистов в газету материал достать таким способом казалось заманчиво и перспективно. А как же? Приходит к мошеннице-знахарке абсолютно здоровый человек, жалуется для юмору на здоровье, получает настойку из трав, платит деньги... Бабкино зелье направляется на экспертизу, а там — чистая вода, а может — не чистая, а с микробами, заразная!
Однако ни одна из задуманных операций по разоблачению и дискредитации знахарки не завершилась успехом. Меркульева каким-то образом распознавала провокаторов, не запускала даже во двор дома, пугала — фокусами превращения то в кошку, то в собаку, то в летучую мышь. Обернется с черной шалью вокруг левой руки — и нет бабки, исчезла! А на ее месте черная кошка разъяренно мяучит. Крутанется ведьма вокруг вскинутой правой руки — вихрь возникает вроде смерча небольшого, а из воронки пылевой то сорока, то ворона, то летучая мышь выпорхнет. Ах, эти доморощенные иллюзионисты! Добро, если бы только фокусы показывали. Но они здоровье людей подрывают. Почти все, кого подсылали к Меркульевой, мучились после по нескольку дней поносом. В последний раз сформировали бригаду грамотную, надежную: журналистка Олимпова, преподавательница института Жулешкова, студентка Лещинская, доктор Функ. Доктор проверил здоровье у Олимповой, Жулешковой и Лещинской, взял анализы и благословил их с интересом на эксперимент. Сам Функ на прием к бабке не пошел. Вернулись отважные разведчицы через два часа с резями в животе, сильнейшим, учащенным поносом. К сожалению, с научными выводами доктор Функ не торопился. Идею распыления яда в воздухе он отрицал, поэтому знахарку пока невозможно было привлечь по статье за вредительство. И в НКВД, и в горкоме партии были недовольны врачом Функом. Но мнения и там существовали разные. Ломинадзе не одобрял преследование знахарки.
К ведьме приходили лечиться тайком и большие люди. Бывали у знахарки председатель исполкома Гапанович, директор завода Завенягин, начальник стройки Валериус, красавица комсомолочка из газеты Людмила Татьяничева. Некоторые приходили, возможно, из любопытства. Другие — по долгу службы, в интересах науки. Доктор Функ даже подружился с колдуньей. Бабка знала много старинных казачьих песен, по этой причине былинную сказительницу навещали поэты — Макаров, Ручьев, Люгарин....
Работникам НКВД все было известно: из руководителей трижды приезжали к ведьме в одной машине Ломинадзе и Завенягин. В дружбе между собой они не были, в одну машину никогда в других случаях не садились. Старуха была арестована на законном основании, не без причин. А они просили освободить знахарку-преступницу. И каким образом такой крупный руководитель, как Авраамий Павлович Завенягин, проведал об аресте маленькой старушонки? У него ведь на плечах металлургический завод, рудник, город вместе с трамвайными кишками, бараками, вошебойками, поэтами, вонючими уборными и стремлением построить социализм.
Порошин знал Завенягина еще тогда, когда жил в Москве, был вхож через отца-профессора медицины в самые высокие круги общества, руководства страны. В Москве же встречался он на даче Серго Орджоникидзе и с нервным, вспыльчивым Ломинадзе.
— Ты мне понравился сразу, Аркаша! — говорил Завенягин юнцу Порошину.
— Интеллигент, белоручка! — насмехался грубовато, но добродушно Виссарион Ломинадзе.
Но Менжинский и Ягода доверили Аркадию Порошину на Лубянке новый отдел. Да вот отец-профессор был неожиданно арестован. Попал в опалу и Аркадий. В результате — новое назначение, ссылка к Магнитной горе. На должность заместителя начальника милиции. Порошин прекрасно понимал, что жизнь и карьера рухнули. Его невеста Клара уже нашла другого. Оставалось одно — затаиться, чтобы уцелеть. В Магнитогорске его приняли холодновато, косились на франтоватую кожаную куртку черного хрома, на модный заграничный галстук с изображениями дракончиков, блестящие сапоги, запах шик-одеколона, голубую рубашку.