Время Культуры
Шрифт:
О том, что происходит сейчас, – говорить не буду.
Выскажу пожелание. В истории российской поэзии было несколько необыкновенных групп, состоящих из талантов и гениев, соединенных между собой отношениями дружбы, любви, восхищения, соперничества… Говорю о поэтах Серебряного века – Ахматовой, Цветаевой, Пастернаке, Мандельштаме, пятым добавим сюда Николая Гумилева.
В 1960-е вокруг Ахматовой группировалась еще одна четверка поэтов – Иосиф Бродский, Евгений Рейн, Анатолий Найман, Дмитрий Бобышев. Пятым здесь может быть Александр Кушнер.
Отчего бы не сделать сериалы о них? Почему считается, что если сериал, то
Случай из практики
О фильме «Семейная жизнь»
15.09.2016
Этот фильм – он шел в сентябре на канале КУЛЬТУРА в рубрике «КУЛЬТ КИНО» с Кириллом Разлоговым – заставил меня о многом задуматься. Назывался он просто «Семейная жизнь», был снят в далеком 1971-м английским режиссером Кеном Лоучем, но пробудил во мне мысли отнюдь не архаические – современные.
Скажу несколько слов о картине. Начну с последнего кадра. Аудитория медицинского факультета, перед студентами-медиками профессор. Идет разбор медицинских случаев. Прежде чем привести очередную пациентку, профессор вкратце рассказывает ее историю: «Молодая девушка. Хороший дом. Хорошее детство. Потом часто меняла работу. Попала в психиатрическую лечебницу». Вот в сущности и все, что он может сообщить.
Пациентку приводят. Она не просто молодая – юная. Зовут ее Джен. Она ни на кого не смотрит.
Профессор ее окликает: «Доброе утро, Джен! Как ты себя чувствуешь?»
Вопросы остаются без ответа, девушка безучастна. Торжествующий профессор поворачивается к аудитории: «Видите, она не отвечает? Яркий пример речевого блока. Будут вопросы?».
Зритель остается в неведении, будут ли вопросы. Ибо картина на этом кончается. Открытый финал. Вопросы предстоит задавать нам, зрителям фильма, – и не кому-то, а самим себе. Что случилось с девушкой, чья жизнь, в некоторых узловых моментах схваченная камерой, прошла сейчас перед нами? Почему она стала «случаем» для студентов-медиков?
Фильм смотрится почти как документальное свидетельство. Но это иллюзия. Такая же, как в повестях Довлатова, где «сконструированную» писателем реальность хочется принять за живую жизнь. Я восприняла эту ленту как параболу. Сценарист Дэвид Мерсер и режиссер Кен Лоуч рассказывают некую притчу о юной жизни – загубленной, подавленной, скорей всего, потерянной безвозвратно. Что же привело юную Джен к такому финалу?
Ответ – в названии. «Семейная жизнь». Жизнь в семье. И вроде бы, ее родители далеко не чудовища. Правда, по ходу дела мы узнаем, что сын давно уже с ними не живет и не навещает по праздникам, а старшая дочь сбежала из дома, вышла замуж, родила детей, и редкие ее визиты с маленькими дочками к «бабушке-дедушке» обычно кончаются скандалом.
Нижний уровень среднего класса. Однотипные домики, чуть менее унылые, чем наши «хрущевки», но о-чень с ними сходные. Работа на конвейере, где от Джен требуется успеть заполнить пуговицами все ячейки… Это раз.
Два –
Три – отец. Следует во всем за женой, но только с большей грубостью в выражениях и приемах. «Мерзавка», «стерва», «проститутка» – то и дело срываются у него с языка.
Джен молчалива и робка. У нее есть друг, юный художник – Тим. Но подаренную им картину она не может принести в дом – это абстракция, родители не захотят держать ее у себя.
Джен беременна, она бы хотела сохранить ребенка, но родители настаивают на аборте. Тим, увидев измученную и расстроенную Джен, признавшуюся, что только что убила ребенка, даже не понимает, что убито его дитя. – Какого ребенка? – спрашивает он в изумлении, и как это похоже на поведение «мальчика» из советского фильма «Мальчик и девочка» Юлия Файта, сделанного примерно тогда же, в конце шестидесятых (1966). «Мальчики» взрослеют и набираются ума гораздо позже девочек.
Правда, Тим будет пытаться спасти Джен. После того как родители окончательно упрячут ее в психушку, он приедет за ней, выкрадет из больницы и увезет на своем мотоцикле. Однако, когда, по требованию родителей, санитары и полиция ночью ворвутся в дом Тима и начнут будить счастливо улыбающуюся во сне Джен, он не сможет ее отбить и оставит подругу в лапах санитаров психиатрической клиники.
Была и еще одна попытка спасти девушку. После «убийства» ребенка, психика Джен пошатнулась, ей кажется, что родители хотят ее убить, она их ненавидит, и одновременно ей не хватает сил порвать с ними и зажить своей жизнью.
В этот момент на помощь ей приходит молодой психотерапевт. Мать Джен им недовольна: он лечит нетрадиционными методами – не травит больных лекарствами, не глушит их препаратами и электрошоком, – он создает атмосферу. Больные в палате – в основном молодые парни и девушки – общаются друг с другом, играют на гитаре и рассказывают о себе, о своих проблемах. Врач пытается выявить причину их заболевания. Он видит, что Джен, с одной стороны, не выносит неодобрения родителей, с другой – хочет вырваться на волю. Сшибка этих разнонаправленных движений приводит к неврозу, к агрессивности, к неадекватным поступкам.
В этом месте фильма думаешь: как хорошо, что Джен попала, наконец, в хорошие руки. Доктор сможет ей помочь. Но… сценарист и режиссер не дают этому случиться – в полном соответствии со «сценарием жизни» – что в России, что в Англии. Необычное отделение больницы уничтожают, молодого доктора увольняют, а больных продолжают лечить по старинке, традиционно.
– Не надо укол, – просит Джен, – но ей его делают. Ее заставляют выпить против воли горсть препаратов. – Я не хочу засыпать, – упрямо твердит девушка, – но ее усыпляют, вставляют кляп в рот и ударяют электрошоком. Ей-богу, очень похоже на камеру пыток… Возникает мысль, что здесь все направлено на то, чтобы сломить волю, унизить, уничтожить личность пациента.