Время Малера: Роман, рассказы
Шрифт:
— Не понимаю, — сказал Марсель и протянул Давиду пачку сигарет.
— Нет, благодарю, мне нельзя. Вот смотри: теплое тело охлаждается само по себе. Но если хочешь его нагреть, требуется приток энергии извне. Другого способа нет. Чтобы навести порядок, нужна энергия, хаос же возникает сам собой; и в системе, как целом, нарастает беспорядок. Так гласит закон. Так он раньше гласил.
— А теперь нет?
— Видимо, нет. В известных условиях, при определенном излучении и применении четырех формул все может быть наоборот.
— Тогда теплые тела в твоей лаборатории
— …и без сбоев.
— Но тогда наступит конец света.
— Не совсем, но мир изрядно изменится.
Марсель зажмурился, потом открыл глаза и посмотрел на Давида.
— Продолжай!
— Для этого нужно несколько компонентов. Большое количество энергии, а ее способен выделять даже простенький реактор. Что-то вроде циклотрона. Мои четыре формулы… Поначалу результаты будут очень скромными. Как ты сказал: на одну лабораторию. Но впоследствии все пошло бы по прогрессирующей. Началось бы самопроизвольное развитие. Набирающее все большие обороты. Время бы… Это трудно описать… Время бы исчезло. Я могу объяснить это только математически.
Давид посмотрел на Марселя какими-то бесцветными глазами; тот непроизвольно отвел взгляд.
— Отменить Второе начало. Ты представляешь, что это может означать?
Где-то упал стакан и разбился, звук показался Давиду невероятно искаженным.
— Не хочу тебя обидеть, Давид, но все, о чем ты здесь говоришь, звучит довольно странно. Помнится, еще в школе тебя называли гением, а в четырнадцать лет ты изобрел этот чертов транзистор…
— Конденсатор…
— …Прекрасно, конденсатор, а как ты мне тогда в тунисской пустыне выдал, сколько на небе звезд, — ты же едва взглянул на него, старый трюк… Но вот это, теперь, по-моему, уже слишком! Даже для тебя.
Давид улыбнулся и заглянул в чашку. Черная жижа и коричневатая молочная слизь так и не перемешались, и он увидел дрожащее отражение своего лица. Осторожно взял чашку и отпил.
— Ну хорошо, — заключил Марсель. — В таком случае желаю тебе удачи! Во всем этом я все равно ничегошеньки не смыслю, я же тупой чинуха, который сидит в своем кабинете в ратуше. — Рука Марселя нервно дернулась, пепел отделился от сигареты и упал на стол, образовав между чашками серую горку. — Но советую тебе остерегаться, когда будешь говорить об этом! Честное слово, будь осторожен.
Марсель отодвинул стул и потушил сигарету. Потом наклонился вперед, облокотился обеими руками о стол и опустил голову.
— Тебе же хорошо известно, что в каждом университете мира, и этот не исключение, есть шкаф, где хранятся рукописи всяких сумасшедших, опровергающих теорию относительности или с великой теорией единства…
— Теорией великого объединения.
— Пусть так… другие выдумывают теорию великого объединения типов взаимодействий или еще какую-нибудь бредятину! Понимаешь?
— Да, — ответил Давид, — конечно. Получше тебя.
— Вот и славно. Мне нужно в контору. Я и так уже опоздал. Завтра мы подробнее…
Последние слова Марсель произнес уже
Давид перевел взгляд на пепельницу. От недобитой сигареты еще поднимался вверх дымок: одинокая серая ниточка, словно проведенная карандашом линия на белом фоне окна. Давид подул, и через секунду ниточка искривилась, конец ее свернулся бесцветным клубком, медленно растворившимся в воздухе. Ниточка опять выпрямилась и неподвижно повисла. Бледнея, она постепенно угасла.
Еще утром Давид поинтересовался, когда принимает профессор Граувальд, чем немало удивил даже фрау Виммер: по собственному желанию к Граувальду никто не ходил. Давиду назначили аудиенцию. Сегодня в двенадцать. Значит, через час.
Он допил кофе, почувствовал легкое головокружение, встал и направился к выходу. Кто-то крикнул: «Привет!» Не будучи уверенным, что обращались к нему, Давид на всякий случай кивнул.
В коридоре он растерялся. Тот казался много длиннее обычного, четыре ребра стремительно сходились, перспектива едва заметно изменилась.
— Это ничего не значит! — тихо произнес Давид. Двое мужчин с портфелями в удивлении на него покосились.
— Нельзя волноваться. Очень важно сохранять спокойствие. Это понятно! — продолжал рассуждать Давид.
— Что вы сказали? — Фрау Эркель, преподаватель социологии, остановилась и посмотрела на него с подозрением.
— Простите?
— Я вас не поняла. О чем вы?
Давид отвернулся и побежал вверх по лестнице, звук его шагов глухо разносился по зданию, ступеньки потихоньку двигались навстречу, перила отвечали на прикосновение; на каждом этаже в окнах мелькало его собственное отражение, будто стоявшее на карауле. И вот долгожданный выход, дверь в кабинет.
— Все в порядке? — спросил Мор. — У тебя такой вид, словно ты всю ночь гулял.
Мор сидел, сцепив пальцы на затылке и положив ноги на стол. Давид, тяжело переводя дыхание, опустился на стул и осуждающе посмотрел на ботинки коллеги.
— Я провел ночь на скамейке в парке.
— Очень трогательно! — Мор поймал на себе взгляд Давида. — Извини! — Кряхтя, опустил ноги. — Сегодня было не просто сюда добраться, а? Тем более что главная улица перекрыта.
Давид взял листок бумаги и принялся рисовать фигуру в четырех плоскостях, попарно перекрещивающихся и образующих две прямые.
— Почему перекрыта?
— Автоцистерна попала в аварию.
Давид на секунду прервал свое занятие. Потом вернулся к рисунку. Две прямые пересеклись в одной точке, что означало переход двух измерений в одно, безразмерное пространство.
— Ты не смотрел новости? Впервые за много лет нас показывали по телевизору. Вчера после обеда перевернулась автоцистерна, все вытекло. Грунтовые воды заражены, теперь нужно прочищать канализацию. Горючее воспламенилось, водитель получил тяжелые ожоги. Он пока жив, но протянет, очевидно, недолго. Кроме него еще пятеро пострадавших. Я живу неподалеку! Ты ведь тоже, или?… Ты действительно ничего не заметил?