Время меча
Шрифт:
Элина издалека окинула мрачным взглядом охранников. Она, соббственно, и не ожидала, что пленника удастся отбить силой — но это был не тот случай, когда убеждаться в собственной правоте приятно.
— Мы можем к ним приблизиться? — осведомилась она у Эйриха.
— Да, — кивнул тот. — Для вас это прозвучит странно, но по местным обычаям они не бандиты, у них легальный бизнес. Пустыня — нейтральная территория, где не действуют никакие законы, и каждый сам за себя. Но на территории Тургуная мы под защитой законов хана, и никто не вправе посягать на нашу жизнь, свободу и имущество просто потому, что ему так захотелось. Конечно, реальность не всегда совпадает с юридическими нормами, а мы вдали от поселений… но вряд ли хозяин каравана станет рисковать. Он ведь не знает, кто мы и могут ли нас хватиться.
Йолленгелу это показалось не очень убедительным, но
— А может, это еще и не тот караван, — пробормотала графиня, вспомнив о ложной надежде в Бахарлыке.
Но караван оказался тот.
Редрих шагал в середине колонны рабов. Несомненно, он оказал достойное сопротивление, за что расплачивался теперь цепями на руках и ногах. У него, конечно же, отобрали всю одежду, выдав взамен какие-то лохмотья, и сквозь дыры в этом рубище Элина с содроганием увидела на голой грязной спине рубцы от кнута. Правда, это были уже старые, заживающие следы; очевидно, герцог понял, что необходимо смирить свою гордость, чтобы она не страдала еще больше. Вообще надсмотрщики не били рабов просто так, из садистского удовольствия — подобно тому, как и нормальный пастух не стал бы почем зря лупцевать свой скот. Их задачей было доставить товар, а не портить его — и если бы кто-нибудь из них и стал проявлять жестокость сверх необходимости, то сам получил бы нагоняй от владельца каравана.
Редриху, впрочем, и без того приходилось несладко. Его ступни были изранены до крови; после пленения он обмотал их лоскутами, оторванными от своих лохмотьев, но теперь эти тряпки уже совершенно изорвались. Его лодыжки были ободраны кольцами кандалов. Но он стерпел бы и гораздо худшие раны — если бы они были нанесены благородным мечом, а не рабскими цепями.
Трое путников ехали вдоль каравана под не слишком дружелюбными взглядами надсмотрщиков. Не то чтобы они узнали Элину — расстояние при их прежней встрече было слишком большим, а графиня с тех пор весьма радикально сменила и лошадь, и одежду; однако свободные и вооруженные чужестранцы вызывали у них настороженность.
Когда тень сидевшей в седле Элины накрыла Редриха, герцог повернул голову. Их глаза встретились.
У Элины аж перехватило дыхание — такой ненавистью полоснул этот взгляд. В следующий миг она сказала себе, что эта ненависть адресована не ей
— и действительно, когда Редрих понял, что за всадники догнали караван (а понял он не сразу, из-за одежды Элины), взгляд его изменился, наполнившись надеждой — однако и ненависть не ушла окончательно. Нет, он не раскаивался в том, что пожертвовал собой, спасая Элину, и вынужден теперь терпеть все эти унижения; однако он не мог простить графине того, что она видит его в его нынешнем положении.
«Потерпите еще немного, Редрих, — пыталась мысленно сказать она. — Раз мы уже нашли вас, теперь все будет хорошо. « Жалость в ее глазах была для него хуже, чем саднящая боль от ран. Он отвернулся.
Эйрих меж тем подъехал к голове каравана и осведомился у охранников, кто хозяин. Таковым оказался рослый воин, на первый взгляд не отличавшийся от остальных — хотя, присмотревшись, можно было заметить, что одежда и ножны сабель у него более дорогие, чем у простых охранников. Эйрих некоторое время говорил с ним (тот отвечал с брезгливой неохотой, явно не считая этого чужака в поношеной одежде, плохо говорящего по-тургунайски, потенциальным покупателем) — а затем сделал знак своим спутникам и вновь набрал темп, оставляя караван позади. Элина и Йолленгел последовали за ним. Графиня спиной чувствовала, как жжет ее взгляд Редриха.
— Как видите, устроить побег в дороге нереально, — нарушил наконец молчание Эйрих, когда они обогнали караван уже почти на милю. — Выкупить его мы тоже не можем — я поинтересовался ценами, рабы такого класса пойдут с аукциона со стартовой ценой в сотню турга. Это лишь стартовая цена, а у нас на данный момент не наберется и десяти турга. Стало быть, мы должны ехать в столицу и освободить Редриха там.
— Каким образом? — осведомилась Элина.
— Вариантов два. Первый — проследить, кому он будет продан, и организовать побег от хозяина, что чревато различными неопределенностями. Второй — попросту самим прийти на распродажу и купить его. В настоящее время я склоняюсь ко второму варианту.
— В Керулуме у вас имеются деньги, как и в Дулпуре? — Элина уже ничему не удивлялась.
— Именно что «как и в Дулпуре», — усмехнулся Эйрих. — То
— Каким образом? — вновь спросила графиня.
— Мы их украдем, — просто ответил Эйрих.
Через два дня трое всадников въехали в широкие ворота тургунайской столицы. Стены Керулума, сложенные из огромных каменных глыб, были раза в полтора выше и толще роллендальских, а по площади город вдевятеро превосходил столицу Тарвилона. Этот город достиг зенита славы в древние времена — в эпоху магов он был столицей одной из чародейских держав; позже он сделался резиденцией ургунских императоров, сохранивших многое из культурных традиций прошлого, благодаря чему в Керулуме (Каар-Лунге) уцелело немало архитектурных памятников магической эпохи — больше, чем в большинстве древних городов. Каар-Лунг был едва ли не единственной из чародейских столиц, где отстранение магов от власти прошло без репрессий; бывшие правители сразу же заняли там то положение, которое впоследствии часто доставалось их коллегам и в других государствах — советников при новых монархах. Затем, более полутысячи лет назад, с запада пришли варвары на низкорослых крепконогих конях, и великий город пал, несмотря на неприступные стены и высокие квадратные башни с рядами бойниц, десятки тысяч гарнизона и обширные запасы продовольствия — пал после всего лишь недельной осады, убоявшись гнева завоевателей и отдавшись им на милость. Слишком тесная связь с прошлым состарила ургунскую нацию, ее дух истощился и одряхлел, изнеженные и утонченные аристократы давно разучились держать оружие и вести воинов в бой; по всей стране лишь отдельные немногочисленные отряды оказали врагу достойное сопротивление. Даже гвардия на ящерах оказалась хороша лишь для парадов; не получившие боевой закалки чудовищные животные легко впадали в панику и принимались топтать и рвать всех подряд, нанося больший урон своим, чем противнику.
И вот ворота Каар-Лунга были открыты; еще молодой, но уже прославленный и победоносный хан Кагарлыз ехал во главе своих воинов по широким мощеным улицам, с любопытством и даже не без некоторой робости осматриваясь по сторонам — древняя столица превосходила своим великолепием все уже покоренные им ургунские города. Улицы были абсолютно пустынны — жители в ужасе попрятались по домам, готовясь принять смерть или бесчестье — что будет угодно послать судьбе. Не один из изысканных столичных аристократов в эти минуты отходил на бархатных подушках, слушая музыку или восточные стихи, декламируемые чуть дрожащим голосом чтеца, вдыхая струящийся аромат благовоний и сжимая в руке хрустальный флакон из-под яда… Но вот, наконец, Кагарлыз выехал на центральную площадь — и застыл в изумлении, придержав коня, когда его взору открылись величественные белые и синие купола, уносящиеся в поднебесье башни и висячие сады императорского дворца. Дворец был огромен — по площади он мог бы тягаться с небольшим городом, но вместе с тем не производил впечатления каменной громады, призванной подавлять; нет, он был произведением искусства, созданным для того, чтобы им восхищались. Должно быть, именно в эту минуту в голове вождя кочевников созрело окончательное решение сменить походную юрту и боевое седло на покои и трон цивилизованного монарха.
Затем хан обратил внимание на одинокую человеческую фигуру, недвижно стоявшую перед главным входом дворца, у последней ступени широкой мраморной лестницы. Единственный, кто встречал завоевателей в побежденном городе. Кагарлыз шагом подъехал к нему. Это был высокий старик с длинной и узкой седой бородой, в расшитых золотом синих одеждах и в островерхом золотом головном уборе, похожем на причудливый шлем.
Хан подъехал вплотную и остановил коня. Последний ургунский император трясущимися руками снял свою шлемовидную корону и протянул ее предводителю варваров. Кагарлыз взял этот символ древней власти и двумя руками водрузил себе на голову.
— Я принимаю твою империю, — сказал он. — Как равный — от равного.
Он произнес это по-тагайски, но, прежде чем толмач успел перевести, старый император вдруг пошатнулся и вцепился в стремя победителя. Кагарлыз нахмурил редкие брови — это явно нарушало торжественность момента. В следующий миг рука старика разжалась, и он повалился на плотно пригнанные плиты площади у копыт ханского коня. Последний ургунский монарх был мертв.
— Похоронить с ханскими почестями! — распорядился Кагарлыз и направил коня вверх по мраморным ступеням…