Время мертвых
Шрифт:
– В мистику, Римма, – поправил я. – Придется смириться, тебе вовсе незачем все знать. Обидно, но что поделаешь? Выждем день-два, посмотрим, что подбросит жизнь. Заказы на работу от посторонних лиц пока не принимать. Всем сообщай, что у детектива Ветрова крупный заказ и все их прошения он рассмотрит, когда освободится. Работа не пыльная, согласись.
– Отшить денежного клиента – работа не пыльная, – согласилась Римма, – но сегодня я разгребала в кладовке твои авгиевы конюшни. Вот где пыль…
– Тебя никто не заставлял, – напомнил я.
– Но ведь так интересно, – возразила Римма, – узнаешь много нового, например, о том, как жили люди в древности. Представляешь, отыскала справочник по пользованию Интернетом за 98-й год. Такая прелестная архаичность.
– Ладно, не смеши. – Я вытер набежавшую слезу. – Что по Григоряну? Больше не звонил?
Я проклял себя за то, что подписал договор с этим горе-коммерсантом, торгующим бытовой химией и репеллентами. Грузный, рыхлый, в принципе не бедный, но какой-то глуповатый. Плюс проблемы с головой, причем растущие. Появился месяца полтора назад, требовал доказательства неверности его жены, которая ему точно изменяет! На робкий вопрос, откуда такая уверенность, он твердо заявил: были голоса. Я поначалу не придал значения, потом ужаснулся. Этот мужик сидел на таблетках, причем плотно, а когда забывал их принять, начинал чудить. Собственно, потому и возник в нашем агентстве, поначалу произведя впечатление совершенно адекватного человека. Жену впоследствии «уличили в верности» – никому она не изменяла. И не потому, что правильная, а потому, что нужды не было. Она рисовала картины, и это было для нее ВСЕ. Иногда куда-то ездила, пыталась их пристроить, но особого успеха не добилась. Григорян, получивший отчет, страшно расстроился, но заплатил. Потом продолжал звонить, просил провести дополнительное расследование, и, судя по голосу, здравому рассудку там уже не было места.
– Звонил, – передернула плечами Римма. – Лучше не спрашивай. Обещал прийти и что-то предложить. Я впала в ужас и сказала, что мы переехали. Он удивился, почему телефон тот же? Я сказала, что и телефон переехал… Он где-то узнал, что наша контора имеет связи с крематорием, и теперь очень хочет купить себе нишу в колумбарии, ну, типа, чтобы была, а то потом, когда придет необходимость, может не оказаться свободных мест. Хочет написать завещание.
– Кремировать себя вместе с родственниками? – усмехнулся я. – Не обращай внимания, Римма. Будет еще звонить – не бери трубку. Придет – не открывай дверь. Для чего нам камеры в подъезде и на улице?
– Он еще и на кладбище собирается купить себе место, – понизив голос, сообщила Римма. – Ну, вроде как судьбу обмануть. То есть совсем с ума сходит. Самому едва за сорок, а дури полная голова – мысли о смерти, о своей неполноценности, о том, что никому не нужен; и вся его блажь, разумеется, отражается на бизнесе, который уже шатается и вот-вот рухнет.
– Мне кажется, вы скоро подружитесь, – усмехнулся я. – А что касается прижизненного рытья могил, то это не он придумал. Сейчас это модная дурь. Китайская молодежь массово скупает земли на кладбищах и роет себе могилы. У самих маленькие дети, со здоровьем полный порядок, вся жизнь впереди, а они уже позаботились. Огромные поля, вместо того чтобы выращивать на них что-то доброе, заполнены могилами. Едешь по проселочной дороге, а вокруг сплошь – нарезанные участки и могилы, могилы без конца и края, надгробные памятники с выбитой физиономией и датой рождения, а дата смерти пока открытая. Детям тоже роют – и они ведь могут умереть… Традиция у них такая – к тридцати годам обустраивать себе последнее пристанище. А то, что их больше миллиарда, – это
– Картины пишет, – вздохнула Римма. – С мрачными закатами и холодными рассветами. Устроила себе студию на даче и там творит, а потом в Интернет выкладывает. Выставки и галереи к ее творчеству равнодушны. Способности у дамы, безусловно, есть. Но их недостаточно.
– В психоанализе это называется сублимацией, – сумничал я, – защитный механизм психики. Снимает внутреннее напряжение, перенаправляя энергию на социально приемлемые цели. Вместо того чтобы прибить мужа или просто изменить свою жизнь, рисует мрачные закаты и холодные рассветы. Кстати, зря она это делает, большого успеха не добьется.
– Это почему? – не поняла Римма.
– Теория у меня такая, – объяснил я, – на основе наблюдений и жизненного опыта. У женщин либо атрофирован, либо слабо развит участок мозга, ведающий творчеством.
– А по шее не хочешь? – обиделась Римма. – От лица всех женщин с атрофированным мозгом?
– Сама посуди, прежде чем кулаками махать. Вспомни человеческую историю хотя бы с эпохи раннего Возрождения. Ладно, были писательницы, немного, но были. Джейн Остин, Агата Кристи, Агния Барто и тому подобные. Государствами и империями тоже иногда правили женщины – всякие Екатерины, Елизаветы, Виктории. Для этого не надо иметь развитое правое полушарие, достаточно быть умной, окружить себя нормальными советниками и фаворитами. Но назови мне хоть одну более-менее знаменитую женщину-художницу? На всем протяжении человеческой истории – хоть одну. Умрешь – не назовешь. Я про тех, что наследили в мировом искусстве. Женщины-живописцы уровня Рубенса, Рембрандта, Мане, Ренуара, Модильяни, Шишкина, да хоть Малевича с Петровым-Водкиным и Джексоном Поллоком в придачу, который тупо брызгал краски, но его все равно полюбили. Назови, Римма, очень прошу, опровергни мою теорию.
Возмущенная Римма хотела что-то сказать, открывала и закрывала рот, усердно морщила лоб.
– Их нет, Римма, – развел я руками. – Хоть тресни, не найдешь. Ни в России, ни где-то еще. Именно тех, что оставили бы след. Назови мне хоть одну женщину-композитора. Бах, Бетховен, Римский-Корсаков, Чайковский, Шостакович, Ричи Блэкмор, Ян Френкель… Пусть не такого уровня – пониже. Добрынин, Укупник, Юрий Антонов, кто там еще? Но только не надо про женщин-бардов и исполнительниц народных песен. Хоть вывернись, Римма, кроме Александры Пахмутовой никого не назовешь, которая своим исключением лишь подтверждает правило. Да, была дискриминация женщин, борьба за их права, общественное осуждение, то-се, но разве остановит это женщину, если творческая натура рвется в бой? Задал я тебе задачку на текущий день?
– Они это просто считали недостойным и неприличным, – фыркнула Римма.
– Ну, конечно, – хмыкнул я. – Строчить романчики и рулить империями – это значит прилично, а картины мазюкать и музычку сочинять – нет? Не работает, Римма. Они это просто НЕ МОГЛИ. Почему – должны выяснить ученые. Заметь, я не сексист, не уничижитель женского пола, просто факт остается фактом. С вами, женщинами, что-то не так.
Она молчала, злобно сопела, подыскивала и не могла подыскать контраргументы. Но ведь правда же!
– Ты Варваре об этом говорил? – процедила Римма.
– Нет.
– Почему?
– Потому что прибьет.
– А мне, значит, можно?
– Тебе можно. Ты лучший друг.
– Ну, ты и гад, Ветров.
– Да ладно, расслабься, – засмеялся я. – Ты же не собираешься на вершину бомонда? У тебя муж, дочь на втором курсе мединститута, дача с клумбами и грядками. Ну, все, мне пора, – заторопился я и начал сползать с кушетки, на которой было уютно, но угрожающая поза секретарши решительно перестала мне нравиться. – Не забудь закрыть офис, когда будешь уходить, – предупредил я. – И учти, что рабочий день закончится только через три часа.