Время - московское!
Шрифт:
— А я не желаю об этом даже слышать! — грозно сдвинув брови, ответил Доллежаль. — Кого мы награждать будем, если с вами вдруг что?
— Меркулова! — выпалил я.
— Еще одно слово, лейтенант, — Доллежаль неожиданно не на шутку разозлился, — и действительно до награждения доживет только Меркулов!
Филипп из-за спины контр-адмирала знаками показал, чтобы я не перечил.
Я и не думал.
А подумал я о том, какая же лейтенант Пушкин, в сущности, свинья. Сдал Меркулова мясникам в белых халатах — и сразу же о чем позабыл, как и не было его вовсе.
Но
В следующей выгородке сидели пилоты-навигаторы: катающий с ветерком Минглиев и его дублер, Зальцбрудер.
Меня они не заметили, и я бы спокойно пошел себе дальше, если бы не сигнал «Внимание!» внутрикорабельной трансляции. Словно тяжелый газ, командирский голос спускался из-под подволока и растекался по отсекам, проникал во все закоулки, во все, как говорили на «Ксенофонте», шхеры. Я замер.
— Слушать в отсеках!.. Только что принята шифровка от флагмана. Зачитываю.
«Всему личному составу Главного Ударного Флота.
Связь с адмиралом Пантелеевым восстановлена. Анализ результатов нашей атаки и шифрограмма от главкома свидетельствуют, что противнику нанесено сокрушительное поражение.
Девять ударных авианосцев противника уничтожены в космосе. Еще два авианосца в результате полученных повреждений сошли с орбиты, обгорели в атмосфере и взорвались. Также уничтожено до пятнадцати других вымпелов противника, в том числе линкор и семь фрегатов. Флот Конкордии полностью дезорганизован. Часть боеспособных кораблей беспорядочно отступила через Х-матрицу.
В Городе Полковников десантные части врага продолжают оказывать сопротивление, сражаясь с упорством обреченных. Но теперь, когда вместе с авианосцами погибли сотни флуггеров, а оставшиеся машины лишились базирования, нами возвращено господство в воздухе и околопланетном пространстве.
Победа наша близка, полный разгром врага неизбежен.
Подпись: адмирал Н.Т. Иноземцев».
Глава 6
Икра из крыс
Март, 2622 г.
Лавовый полуостров
Планета Фелиция, система Львиного Зева
Подходил к концу второй месяц вынужденных каникул инженера Роланда Эстерсона и Полины Пушкиной на Лавовом полуострове.
Подходила к концу и солнечная зима. Эстерсон с затаенной надеждой ожидал: вот сейчас, вместе с весенним теплом, придут перемены и начнется новая жизнь. Более похожая на человеческую, чем та, которую они вели.
Однако шли дни — одинаковые, серо-зеленые, зябкие. Проползали ночи — ветреные, черные, как сажа. И ничего не менялось.
Даже температура воздуха.
Плюс двенадцать днем.
Плюс девять ночью.
Ни один пилот больше не садился на лавовое плато. Ни одного сражения не наблюдали Полина и Эстерсон в небесах над заливом Бабушкин Башмак. И если бы не вертолеты,
Нет, Эстерсон не жаловался на судьбу. В конце концов, с ним была Полина, чье общество никогда ему не докучало и от одного присутствия которой на душе у него становилось теплее. С другой стороны, именно из-за Полины вязкое болото малоустроенных лесных будней, в котором они сообща погрязли, так сильно угнетало инженера. «Она не заслуживает такой скотской жизни!» — твердил Эстерсон, отправляясь на очередную вылазку за съестным.
— Ну вот, а ты говорил, что война продлится недолго… — вздыхала Полина.
— Бойся Бога! Два месяца — это время маленький!
— Не бойся, а «побойся». Это раз. И, кстати, чтобы все на свете осточертело, двух месяцев вполне достаточно. Это два.
— Пессимизм — нельзя. Пессимизм — вонять! — парировал Эстерсон.
— И чем же он вонять? — изо всех сил сдерживаясь, чтобы не расхохотаться, спрашивала Полина.
— Вонять козлиный дерьмо!
Да-да, как и опасался Эстерсон, у электронного переводчика «Сигурд», стараниями которого он коммуницировал с Полиной с первого дня их знакомства, сдохли батарейки. Пришлось Эстерсону учить русский. В свою очередь, снизойти к шведскому Полина отказалась наотрез, сославшись на роковое отсутствие способностей к языкам, а на самом деле — из лени.
К середине марта Эстерсон изрядно продвинулся в этом трудном деле. Хотя и не настолько, чтобы читать в оригинале Набокова или Фета. Впрочем, на то, чтобы в шутку препираться с Полиной, его словарного запаса вполне хватало.
Уроки русского сильно скрашивали жизнь обоим. Полина поминутно взрывалась хохотом, умиляясь каждому выверту в артикуляции инженера. А Эстерсон получал невероятное удовольствие, прислушиваясь к скрипу своих заржавленных мозгов, просчитывающих головоломные спряжения русских глаголов.
Трагикомизм положения состоял еще и в том, что уроки русского осуществлялись через немецкий, который был единственным общим языком для Эстерсона и Полины. Оба знали немецкий посредственно, у обоих он ассоциировался со средней школой, а значит — с зевотой и розгами.
Но выхода не было. Ведь если русское слово «дерево» можно было объяснить ученику и не зная немецкого эквивалента, просто указав на ближайшую пурику, то вот с абстрактными понятиями вроде «красота» или «благочестие» было сложнее…
Лишь одно в уроках русского печалило Эстерсона. А именно то, что ими нельзя заполнить весь день.
Уже на третий час инженер начинал засекаться, путать слова и, как выражалась Полина, «тупить». А Полина, надорвав от смеха живот, чувствовала усталость и отправлялась «полежать». В такие минуты Эстерсон старался не думать о том, как сильно Полина ослабела, исхудала и осунулась.
Впрочем, кто угодно осунулся бы с таким рационом.
Консервированные ананасы и фасоль с мясом — их Эстерсон и Полина прихватили во время своего поспешного бегства с биостанции «Лазурный берег» — были уже месяц как съедены.