Время наступает
Шрифт:
С той поры, как увидел он ожившего Мардука, его вера в бога не то чтобы рухнула, но сильно пошатнулась. Ведь бог неведомый всегда сильнее и могущественнее любого, пусть даже самого ужасного, но лишенного тайны.
Мардук и впрямь был грозен. Но требования его были слишком земными. Худо было то, что невыполнение приказа Мардука несло в себе реальную угрозу. Это Гаумата чувствовал всеми поджилками, но, отдрожав и отстучав зубами, Верховный жрец довольно быстро взял себя в руки. Конечно, ему самому не терпелось пролить на алтаре кровь «залетных ангелов», а если нет… Что тогда? Становиться искупительной жертвой
Наконец последняя шеренга закончилась.
– Отпустить, – медленно произнес Верховный жрец, напряженно глядя в темное лицо рослого ливийца, стоявшего в конце последнего ряда. Он повернулся к начальнику храмовой стражи. – Поиски не прекращать. Ступайте. И чтоб никого из этих, – Гаумата кивнул вслед радостно покидающим галерею дворца чужестранцам, – я больше не видел. Ищите под землей, в воде, но доставьте их сюда!
Он топнул ногой, точно обозначая место, где утром должны были стоять похитители его душевного покоя.
Дверь за спиной Гауматы закрылась с резким хлопком.
– Ну что, высмотрел? – Голос вопрошавшего звучал насмешливо и несколько раздраженно.
– Здравствуй, Нидинту-Бел, – досадливо скривив губы, проговорил Первосвященник. – Ты же видел, что нет.
– Видел, – подтвердил беглый начальник стражи. – Как по мне – пустая затея. Если эти крылатые ублюдки и впрямь не ангелы, а люди, их стоит искать возле Кархана. Прикажи жрецам, которые следуют вместе с армией, пусть выследят их. А ежели удастся, то и изловят.
– Уже распорядился, – огрызнулся Гаумата. – Но армия с каждым днем будет все дальше. А твои летуны нужны мне здесь, и как можно скорее.
– К чему вся эта спешка! И вообще, они такие же мои, как и твои, – ухмыльнулся опальный вельможа. – Их здесь нет. И хвала за то Мардуку.
При звуке этого имени уголок губ Верховного жреца снова дернулся, и он отвернулся, спеша взять себя в руки.
– Это не твоя забота, Нидинту-Бел.
– Они сорвали наш замысел, заставили меня крысой прятаться по щелям, а ты говоришь, что это не моя забота! В своем ли ты уме, мой дорогой родственник? – В глазах сына Набонида сверкнуло пламя гнева.
– Еще ничего не потеряно. Ты все делал, как я сказал?
– Да. Слуга говорит, что хозяин лавки совсем потерял голову от подозрений.
– Вот и прекрасно, теперь осталось нанести последний удар. Надеюсь, сегодня ночью все и случится.
– С радостью погляжу, как его будут рвать конями, – ухмыльнулся Нидинту-Бел. – Но помни, Сусанна моя.
Верховный жрец поморщился.
– Не к добру ты вбил себе в голову эту вздорную девчонку. К тому же тебе, все едино, не удастся поглядеть на смерть бен Эзры.
– Это еще почему?
– Прямо отсюда ты отправишься в лагерь Кира с письмом, которое я тебе дам. Найди Лайлу, она поможет.
– С этим можно повременить, – пробовал отмахнуться Нидинту-Бел.
– Нельзя. Ты должен доставить письмо до того, как армия Валтасара окажется вблизи персов, – жестко отрезал Гаумата.
– Будь по-твоему, – пристально глядя в лицо Верховному жрецу, согласился сводный брат Валтасара. – Вечером, после наступления темноты, я отправлюсь к Киру. Но перед тем я еще успею навестить
– Ты поедешь сейчас же! – Слова Верховного жреца звучали как приговор, не подлежащий обжалованию. – И не посмеешь даже приблизиться к дому Сусанны! И помни, мой дорогой родственник, что именно такова воля Мардука!
Весь день Иезекия не находил себе места. Он придумывал многочисленные способы расправы с мерзавцем, похитившим и растоптавшим его счастье. Описанные в Священной книге методы побиения камнями или сожжения казались ему чересчур мягкими, и картины мести, которые он лелеял в своем уме, хоть на самую малость смягчали боль его ран. Вначале он хотел поставить нубийцев у входа в комнату дочери, но быстро сообразил: если свидание не состоится в эту ночь, то произойдет в другую. И кто знает, удастся ли ему перехватить новую записку.
«Моя дочь – блудница! – с ужасом вслушиваясь в эти слова, бормотал себе под нос Иезекия. – Доброму имени и высокому званию жены первейшего из эбореев она предпочла низкий жребий развратной блудодейки, продающей тело всякому, кто пожелает купить!» Эта мысль жгла его, точно укус скорпиона. Сотни, тысячи скорпионов.
Когда стемнело, он сказал, что идет посоветоваться к одному из родичей, и затаился близ дома, стараясь держать в поле зрения и вход в лавку, и каменную ограду сада, за которой впервые увидел совратителя его ненаглядной Сусанны.
Время тянулось, точно кто-то медленно и старательно вытягивал жилы из бедного Иезекии. Он устал прятаться, устал переминаться с ноги на ногу, вглядываясь в ночную темень. «А если так придется стоять всю ночь? – вдруг подумалось ему. – Что, если Сусанна догадалась?» Нет, с чего бы? Он был осторожен, ничем себя не выдал!
Холодно-бледный лик Сина кривой усмешкой висел над Вавилоном. «А может, даст Бог, она не пойдет», – в который раз подумалось Иезекии. Но тут вдали раздался тихий цокот ослиных копыт. Человек, ведущий в поводу ослика, привычно остановился у стены, там, где с нее свисали плети виноградной лозы, и, сложив руки у губ, закричал встревоженной ночной птицей. Спустя несколько ударов сердца Иезекия увидел тонкую изящную фигурку. Из-под накинутого плаща в лунном свете золотом блеснуло платье… «О горе мне, горе! – прошептал Иезекия, впиваясь ногтями в лицо. – Не я ли подарил тебе драгоценный этот наряд, мечтая, как предстанешь ты в нем пред Даниилом».
Между тем девушка ловко уселась на ослика, и провожатый, только и ждавший этого, повел животное в поводу прочь от ворот Иштар.
Выждав немного, Иезекия устремился за ними, прячась за выступами домов и деревьями. Он бежал вслед, стараясь не отставать.
«Сейчас, сейчас все раскроется», – тяжело дыша, твердил себе разъяренный отец. Неожиданно провожатый остановил ослика у какой-то стены. Иезекия замер в отдалении, переводя дух. Уже давно ему не приходилось ходить так быстро и так далеко. Он огляделся, утирая пот и стараясь понять, куда же привела его похоть падшей дочери. Да ведь это же дворец Первосвященника! Новое открытие ожгло его еще сильнее прежнего. Быть может, он и смог бы, смирив разбитое сердце, уняв слезы, понять и простить голос плоти. Но путаться с каким-то прислужником Мардука?! Ей, эборейке хорошего рода?!