Время неприкаянных
Шрифт:
И повторил: «Хуан». Потом произнес:
— Хуан умер.
— Когда?
— Не в тот раз, — ответил Диего. — Позже.
Взгляд Евы стал пронизывающим.
— Хуана пытали и убили, — сказал Диего свистящим шепотом. — Казнили. Не франкисты. С ним расправились наши тупые боевые товарищи. Коммунисты. По приказу из Москвы.
Ева взяла его за руку и долго не отпускала.
— Мне так больно за тебя, Диего.
Маленький испанец передернулся:
— Я же тебе говорил: помереть со смеху можно.
Ева проводила много времени в маленькой группе апатридов. Она находила атмосферу в ней живительной, а бывших беженцев считала интересными
— Знаешь, Яша, — сказала однажды Ева полушутливым, полусерьезным тоном, — если бы ты любил женщин так же, как этого котика, они все были бы твои.
— Они и так мои, — ответил Яша. — Благодаря кошкам.
Он был убежден, что в Мише обрел новое воплощение средневековый шут, карлик по прозвищу Шрулик-Великан, который обладал даром возвеселять печальные сердца.
С некоторых пор Ева уделяла особое внимание Болеку. Она угадывала в нем какую-то тайну, и это ее очень интриговало.
— Он чист, — объяснила она Гамлиэлю, — но его что-то гложет.
— Он из тех, кто ищет самого себя, — ответил Гамлиэль, — только не самом себе, а в других.
Однако Болек удивлял их своим спокойствием в безмятежном состоянии духа и унынием в часы депрессии. Часто он воодушевлялся, и энергия била в нем через край. Гамлиэль напомнил, как счастливо он живет с Ноэми и с какой горделивой радостью говорит о Лие, их единственной дочери.
— Это верно, — признала Ева. — Но все же… Может быть, у него есть любовница?
Гамлиэль засмеялся:
— Нет. Только не у него. Он очень влюбчив, но никогда не заходит далеко.
— Проблемы со здоровьем?
— Нет. Во всяком случае, я так не думаю.
— Денежные затруднения?
— Тоже нет.
— И все же, — настойчиво повторила Ева, — интуиция редко меня обманывает. Я умею читать лица, разгадывать их. Если у кого-то есть на сердце тайна, я это чувствую.
Но Болек сам поведал ей о своей драме в тот день, когда она пригласила его пообедать в ресторане. Он зашел за ней в ее квартиру, где каждая вещь свидетельствовала о роскоши и вместе с тем о строгом утонченном вкусе. Гамлиэля не было. Она предложила ему выпить. Сидя в гостиной перед шахматной доской, где были расставлены фигуры незаконченной партии, они непринужденно болтали о пустяках. Внезапно Ева наклонилась вперед и пристально взглянула ему в лицо.
— У нас есть полчаса перед выходом, когда поговорим, до или после?
— Почему бы и не сейчас, — ответил ничего не подозревающий Болек.
— Прекрасно.
Ева глубоко вздохнула, словно собираясь с силами.
— Слушай, Болек, и не перебивай, — начала она тоном, которому умела придавать убедительность, приводившую в смятение, — позволь мне высказать то, что тебя, возможно, обидит. У тебя есть верные друзья, и ты им очень дорог. Что до меня, я думаю, мы близки с тобой, как никогда. Ведь я люблю тебя, ты сам знаешь. Наш разговор лишний раз это доказывает. — Она сделала паузу. — Ты можешь ломать комедию с другими, но не со мной.
— Почему ты говоришь…
— Я просила тебя помолчать. Ты будешь задавать
Болек напрягся, устремил на нее взгляд, не пытаясь отвести глаз. Потом внезапно его прорвало.
— Ева… Ты потрясающая, — сказал он глухим голосом, внезапно утеряв всегда присущий ему дар четкой речи. — Воистину… Проницательна… Все видишь… Как тебе удается… Ты одна на свете… Ты одна почувствовала… догадалась… Даже близкие люди, даже Гамлиэль, никто не знает… И Ноэми тоже… Я хочу сказать, она знает не все… Так лучше для нее… Я — другое дело… После войны… Зачем огорчать ее? Да и все равно, она ничего не смогла бы сделать. Я знаю, что в какой-то мере отстранил ее… Это несправедливо… В общем, я лишил ее права участвовать, вмешиваться… Ничего не могу с собой поделать… Я слишком ее люблю… Слишком боюсь за нее… Я притворяюсь безмятежным… Держу свои тревоги при себе… У всех вас своих забот хватает, к чему добавлять мои? Но ты…
И Болек открыл ей причину своих терзаний: Лия, его маленькая Лия, его сокровище, его радость, его жизнь, так вот, Лия несчастлива, что делает еще более несчастным ее отца.
С разрешения Болека Ева рассказала его историю Гамлиэлю. Впрочем, позже и Болек объяснил другу, что решился открыть свою самую сокровенную и самую тягостную тайну только благодаря разговору, который состоялся у них в связи с тем, что довелось ему пережить в гетто. Конечно, сыграла свою роль и его привязанность к Еве. Кроме того, Ева умела слушать: некоторые вещи женщина понимает лучше, чем мужчина.
Лия, история Лии, страдания и несчастья Лии — как смог ее отец хранить все это в сердце своем, ничем не выдав себя?
Попав в автомобильную катастрофу, Лия несколько недель пролежала в больнице. С целью облегчить страдания ей начали колоть обезболивающие препараты. Они превратились в необходимое средство: без них она не могла спать, есть, читать, смотреть телевизор, разговаривать с родителями и друзьями. Морфий стал ее повседневной пищей. Она пристрастилась к нему. И, выйдя из больницы, была уже законченной наркоманкой. Кокаин, героин, безуспешные попытки пройти курс лечения. Преподавательнице университета, которой еще несколько месяцев назад сулили блестящее будущее, пришлось уйти с кафедры: ее продолжительные отлучки больше не желали терпеть. Журналы возвращали ей рукописи статей. Ее перестали приглашать на международные конференции. Ее карьера была сломана, и она опускалась все ниже, поощряемая своим приятелем, которого Болек уже не мог выносить: он был убежден, что Самаэль хочет только одного — завладеть состоянием семьи.
Самаэль. Человек злонравный, мутный, беспокойный, бездушный. Гамлиэль познакомился с ним, не догадываясь, что тот разрушит его жизнь.
Свела их Ева. Она встретилась с ним, чтобы оказать услугу Болеку, который старался оторвать его от дочери:
— Пообедай с ним, когда он приедет в Нью-Йорк. Потом расскажешь, как он тебе.
К несчастью, Ева по доброте своей согласилась. Гамлиэль никогда не узнал, как прошла их первая встреча. Наверное, не без приятности, поскольку они стали назначать друг другу свидания все чаще. Гамлиэль не встревожился — просто иногда спрашивал ее, что находит она в этом типе, если проводит долгие часы в его обществе.