Время Обреченных
Шрифт:
Собаки всё-таки не появились. Прям как в поговорке про погоду и хороших хозяев. Не пуганный, видать, Уинслоу, привык к английским порядкам на своём острове. Да и здесь уже сколько лет прошло после войны, всё устаканилось.
Через первый этаж Суров решил не идти. Ни к чему там шастать с риском нарваться на прислугу. Он заприметил угловое окно этажом выше, что как раз не сильно далеко располагалось от горевших окон, откуда разносилась музыка и визгливый смех. Несколько минут всматривался в окна, треть из них оказалась с приоткрытыми форточками. Видимо комнаты не жилые, проветривали их во время недавней духоты да закрыть забыли. Это сейчас холодно, а с недели две назад, по словам фрау Берты, от жары воздуха не хватало дышать.
Кошка и верёвка не понадобились.
Форточка занимала верхнюю треть площади рамы. Подтянувшись, Всеволод упёрся коленом на подоконник и приник к стеклу, запустив руку во внутрь. Пошарил защёлку, нащупал и медленно открыл. Половина рамы открылась наружу с тихим скрипом, звук тут же потонул в шуме дождя. Суров пролез в окно и сидя на подоконнике, протёр тряпкой ботинки. Грязную тряпку спрятал обратно в карман. Теперь можно было ступать на чистый пол.
Закрыв за собою окно, он принялся ждать, намечая в уме где в комнате наследил, где может наследить и как потом эти следы устранить.
Ждать пришлось довольно долго. Раздражала громкая музыка патефона, что доносилась через несколько комнат из коридора. Звучал ненавистный чарльстон. Иногда визжали или по-идиотски хихикали проститутки. Хотелось курить. Сигарет он с собою, естественно, не взял, да и окажись они волшебным образом в кармане, так и остались бы не тронутыми.
По прошествию трёх часов, музыка, наконец, смолкла и на улице вскоре послышались пьяные возгласы шлюх. Всеволод смотрел в окно. Двор, до недавнего времени покрытый ночной мглой, теперь был освещён. Дворецкий (или кто он там?) провожал визгливых девиц к гаражу, поддерживая их под локти. На всех троих были накинуты серые плащи с капюшонами. Проститутки то и дело спотыкались и норовили упасть и если бы не крепкие руки дворецкого, лежать им в грязи. Через десяток минут заворчал двигателем "Фалкон", шофёр повёл машину к воротам.
На часах было начало четвёртого. Суров принялся действовать, когда за "Фалконом" закрыли ворота и дворецкий скрылся в доме.
Дверь в комнату оказалась заперта. Пришлось её открывать отмычкой. Всеволод выглянул в коридор. Освещение не горело. Тишина. Прикрыв за собою дверь, он прошёл к апартаментам Уинслоу. Встал, прислушался. И снова тишина.
В ход пошла всё та же отмычка. Замок, как выяснилось, был однотипным и времени на него ушло куда меньше.
В комнате царил сумрак. Здесь воняло, пожалуй, как в третьеразрядном кабаке. Табачная завеса и кислый запах перегара. Свет выглянувшей луны лился из окна, освещая натуральный бардак. Перевёрнутый стул, заляпанный пятнами паркет, какие-то тряпки, непонятного в таком освещении назначения. Пустые бутылки, бокалы и стаканы. С люстры свисают порванные колготки. Вот вам и джентльмен погулял. Небось образцовый королевский офицер.
Уинслоу дрых на животе, уткнувшись мордой в подушку. Голый и в носках.
Суров подошёл к кровати, в нос шибануло перегарной отрыжкой. Достав заготовленную таблетку скополамина в желатиновой оболочке, он бережно оторвал голову майора от подушки. Уинслоу спал беспробудно. Тягучую слюну, протянувшуюся ото рта на наволочку, Всеволод подтёр краем скомканной простыни. Затем вложил в открытый рот таблетку и как младенцу погладил майора по шее. Уинслоу рефлекторно сглотнул.
Теперь оставалось подождать минут пятнадцать-двадцать и будить. Тут главное с дозой не намудрить, ведь скорее всего ещё придётся не одну таблетку скармливать.
…Возвращался Суров, прихватив собою кем-то забытый женский носовой платочек. Верней не платочек, а платочище, пахнущий туалетной водой и измазанный засохшей помадой. Платком он подтёр за собою следы в обеих комнатах и тем же путём покинул гостеприимную усадьбу.
Приближался к машине Всеволод в задумчивости. Майор проспится и ничего помнить не будет. Помнить, что рассказал много интересного.
Объект, как оказалось, не планировалось везти в Аугсбург. Егоров,
Ну что же, думал Суров, от аэродрома в резиденцию ведут всего две дороги. Уже хорошо. Остаётся только узнать по какой из них поедет кортеж.
Аугсбург, 18(5) мая 1938 г.
Время поджимало. До развязки оставался один день, если, конечно, в планах британцев не произошло изменений. Всего один день, а Яровиц третьи сутки не выходит на связь. В пивной у Кюхла он не появлялся уже три вечера, домой тоже не заезжал. Судя по всему, он безотлучно торчал на службе. Между тем, в Аугсбурге были налицо признаки скорого прибытия объекта. Однако удивляло, чего ради из-за "испанского" генерала в городе предприняты такие меры безопасности? Усиление патрулей – это лишь внешнее проявление комендантских мер. За последние дни намётанным глазом подмечалось многое, взять хотя бы расплодившихся шпиков.
С этими мыслями Карпов бродил по дворам Гезундбрюненштрассе, вспоминая недавний разговор с Суровым и Бергофом. "Старички" тоже чесали репу по поводу вставшего на уши Аугсбурга. В итоге, даже не будь информации про "важную птицу" от Уинслоу, все сошлись во мнении, что объект прибудет не один. С ним должен прилететь кто-то поважнее. А иначе, с чего бы это сам губернатор намеревался встречать на аэродроме гостей?
Карпов обошёл непросохшую лужу и протопал по полуразрушенной бордюрине. Район Гезундбрюненштрассе начиная с тридцатых неуклонно превращался в обиталище городских низов. Очень уж резок был контраст с центром. А ведь район не пригородный. Впрочем, "низы" здесь жили в представлении бургомистра, то бишь мэра по-английски, который и был англичанином по отцу. Этот сэр считал, что рабочие и мелкие лавочники относятся к отребью, а значит незачем тратить городскую казну на содержание их районов.
Карпов вышел к жёлтому трёхэтажному дому, вернее некогда жёлтому. Сейчас штукатурка фасада во многих местах облуплена и давно вылиняла, зияя бледно-розовым прошловековым кирпичом. Проводив взглядом старуху с внучкой, он направился к ветхому обнесённому забором дому, предназначенному под снос. Мусора, вопреки ожиданиям, здесь почти не было. Зато попадалось много кошек, через одну лишайных.
Очень захотелось почесать по русской привычке затылок, настолько много было надписей на заборе. Карпов пошёл вдоль него, выискивая в нарисованной и написанной галиматье искомое. Ещё несколько лет назад он полагал, что пишут на заборах только в России и Польше. Ну ещё в обеих Америках. А оказалось, что и в культурной Германии. Матершины, естественно, он не нашёл ибо она отсутствовала в немецком, а вот всяких похабных словечек – вдосталь. Ну и каракули уличной шантрапы.
Наконец, он наткнулся на искомое. Несколько кривых рядов бессмысленных для непосвящённых значков в виде геометрических фигур и буквы, больше напоминающие арабскую вязь, нежели латиницу. Надписи свежие, совсем недавно нанесённые мелом. Это была пантофель – тайнопись, используемая евреями ещё как минимум с XIX века и перенятая в последствии германской разведкой где-то перед Мировой Войной.
Не сбавляя шага, штабс-капитан прочёл послание и отправился прочь. Яровиц сообщал, что завтра, ориентировочно к полудню (минус час, плюс три) выйдет на связь. И указывал способ и место связи, заодно и сигналы. Интересно, кто это всё накарябал на заборе, не сам же Яровиц? Карпов даже повеселел. Ему было чем обрадовать "стариков". Пантофель, как способ послания, была обговорена ещё в сторожке лесника. В тот же вечер Суров дал ему выучить нужные таблицы, ведь разновидностей этой тайнописи существовало в немалом количестве.