Время Обреченных
Шрифт:
"Чайку бы…", подумалось подпоручику. Чаю хотелось до неприличия, да взять его негде.
Пристрастие к чаю Авестьянов имел давнишнее, ещё с полуголодной юности будучи учащимся Нижегородского реального училища 2-го разряда, куда поступил аккурат в месяц начала Великой Войны. Ровесник века, он был поздним сыном и младшим ребёнком в семье отставного унтер-офицера, вернувшегося на Нижегородщину в родное село Великие Печорки после тридцатилетней службы. Детство Григория ничем не отличалось от судьбы миллионов его сверстников, окончил земскую школу, получив высокие отметки в аттестат, и подался в столицу губернии, где и проучился до июня 1917-го. Год выдался сложный для жизни. Да что там жизни, для выживания страны! Шла война, по империи прокатилась череда бурных перемен, которые молодой Гриша, воспитанный отцом в традициях почитания и любви к Отчизне, так и не смог принять сердцем.
В августе 1917-го Авестьянов успешно
Проучиться свои четыре месяца и получить погоны прапорщика Авестьянову так и не довелось. Грянул страшный Октябрь. В Киеве начались бесчинства вооружённых толп разнузданных солдат запасных полков, последовали грабежи, убийства и беззаконие. Убивали просто за принадлежность к интеллектуальному труду – инженеров, врачей, правоведов, учителей гимназий и университетских преподавателей. Особенно часто нападали на офицеров-киевлян – тех же русских инженеров и врачей, одевших погоны в шестнадцатом-семнадцатом годах. Грабили и убивали не только не желавшие отправляться на фронт солдаты, город наводнили банды выпущенных из тюрем уголовников и вышедшие из подполья большевики. Свой первый бой Авестьянов помнил отчётливо, память не смотря на череду бурных событий, сохранила все перипетии обороны училища. Потом были бои с красными на улицах Киева, в которых юнкеры понесли большие потери. Три дня совместными усилиями студенческих дружин, юнкеров-константиновцев, юнкеров Киевского Алексеевского инженерного военного училища, солдат-фронтовиков и киевлян из 1-й школы прапорщиков, и просто всех горожан, кто сохранил в сердце верность России, сражались в уличных боях с превосходящими силами красных. 29 октября для Авестьянова выдалось самым напряжённым, бесконечные атаки красногвардейцев, рвавшихся к оружейным складам на Печерске, потом отчаянная захлебнувшаяся контратака юнкеров на красные позиции и на завод 'Арсенал'. На следующий день из Дарницы начала бить красная артиллерия. Артиллерийский огонь был сродни смертоносному урагану, улицы густо устлали тела юнкеров и студентов. Особенно сильно красные обстреливали Константиновское училище и здание гимназии, где располагался лазарет.
После разгрома в Киеве Авестьянов в числе разрозненных отрядов юнкеров ушёл на Дон к Главковерху Корнилову. По пути на Дон не раз приходилось смотреть смерти в лицо, Григорий как и все в его отряде намертво пришил погоны к шинели, в знак вызова охватившему всё вокруг хаосу. Донцы встретили юнкеров не ласково, в лучшем случае равнодушно. Молодёжь в станицах посматривала с враждебностью, иногородние по большей части относились с откровенной ненавистью. Только в ставке корниловских партизан юнкеры почувствовали себя среди своих.
Изнуряющая зима 1918-го выдалась холодной и голодной. Часто не хватало еды, патронов и амуниции. После штурма Екатеринодара Авестьянову в числе других юнкеров сам Лавр Георгиевич вручил заранее заготовленные погоны прапорщиков. А потом страшный ледяной поход с февраля по август, бесконечные бои с превосходящими силами красных, трагическая смерть Корнилова в апреле под Екатеринодаром. Трагическая и случайная гибель от шального снаряда. После гибели Вождя прапорщик Авестьянов оставался рядовым юнкерского батальона, а в конце июля стал стрелком Корниловского Ударного полка, в котором воевал рядовым до середины февраля 1919-го.
В феврале Григорий был ранен шрапнелью на Донбасе, беспомощным вывезен в Екатеринодар. После госпиталя его зачислили на ускоренный курс Екатеринодарского военного училища. Летом юнкер прапорщик Авестьянов участвовал в наведении порядка в столице Кубани, когда в неё прибыл генерал-лейтенант Шкуро, отозванный на две недели с фронта Деникиным. В кратчайшие сроки прославленный генерал создал из находившихся на побывке кубанцев несколько надёжных пеших дивизионов из числа обозлённых на Кубанскую Раду казаков, воевавших с вайнахами и другими абреками на Кавказе.
Выпустился Григорий осенью 1919-го подпоручиком во 2-й Корниловский Ударный полк.
Пуржило. Ночь стояла безлунная. Грозное свинцовое небо нависло так низко, что казалось готово обрушиться наземь. Подпоручик Авестьянов нервно посматривал на наручные часы, скоро утро и время играло не на его стороне. Вопреки ожиданиям, мороз ночью спал, 10 градусов по Реомюру(3) – вполне терпимо даже в поле, если конечно не лежать лежнем, а двигаться. Чего-чего, а погулять этой да и прошлыми ночами пришлось изрядно. Полковник Пашкевич вёл свой полк больше по ночам, всё глубже вклиниваясь в разрыв обороны красных. Продвигались ударники быстро, в передовых подразделениях было много конных упряжек.
У опушки по-над шляхом, пролёгшим у самого леса, скопилась передовая рота 2-го Ударного Корниловского полка. Сани с лошадьми загодя отвели подальше в лес. Как и во всём полку с самого начала его основания, большинство солдат в роте – бывшие махновцы. Корниловцы, как и другие цветные полки, всегда несли утроенную боевую нагрузку, поэтому из-за больших потерь состав полка постоянно менялся. Сейчас большинство нижних чинов было набрано из пленных, взятых в Полтавской губернии, тёртых и умеющих воевать, то бивших и красных и белых, то сами ими битые, но однако решившие драться за Единую и Неделимую Россию. Решившие после установления советской власти на бывших самостийных территориях под знаменем Батьки. В роте до четверти состава участвовало прошедшей осенью ещё в первом наступлении на Курск и Орёл. Каждый четвёртый дрался в сражении под Кромами, когда 2-й Ударный Корниловский практически в одиночку бился с ударной группой красных, почти ополовинив латышскую дивизию, в полках которой насчитывалось по две и более тысяч штыков, да выбив по трети состава конной бригады Червонных казаков и бригады Павлова.
– Хтось йдэ… – произнёс фельдфебель Рымчук, заметив поднятую руку дозорного.
Шевеления и разговоры стихли. Авестьянов стянул красный офицерский башлык, прислушался. Тихо. И ни в поле, ни на занесённой снегом дороге никого не видно. Тишина стояла не долго, вскоре то тут, то там начали раздаваться смешки и шутки о глазастом дозоре.
– А ну цыц, бисовы диты! – гаркнул Рымчук громким шёпотом.
Наконец Авестьянов заметил движение. Утопая в снегу по пояс, к опушке спешила одинокая фигурка. Вот уже стала различима солдатская шинель с простыми полевыми погонами, но голова… Подпоручик не сразу понял, что на голове под папахой у разведчика намотан белый бабский платок.
– Дозвольте доложить, вашбродь… – вытирая пот со лба сказал разведчик, когда ему помогли добраться к командиру.
– Да докладай вже, – взъелся на него фельдфебель.
Солдат встал прямо, зажав в кулаке снятый платок, натянул папаху и лихо вскинул руку к голове.
– Рядовый Онопко! Прыказ выконан… Хлопцы усих на застави поризалы… Одного живым взялы, думалы якшо очкарык, то головный у ных. А вин, лярва така, ни бэльмэса по-руськи…
– Вольно, – сказал Авестьянов, нисколько не обращая внимания на строевую расхлябанность рядового. Не первый месяц он воевал с бывшими махновцами и давно свыкся со своеобразной вольницей. Помимо свободного отношения к строевому уставу, большинство ударников 2-го полка выделялось внешним видом. Нет, форму одежды они почти не нарушали, но вот оружия с собой таскали не мало – у каждого второго пистолет либо наган, у многих кинжалы, сабли, драгунские шашки. У Авестьянова же пистолета сейчас не было, потерял в прошлом бою, а вот с саблей, врученной в Екатеринодаре на выпуске, он не расставался.