Время освежающего дождя
Шрифт:
Остались одни Магаладзе, и хотя владетели пригрозили им, взяв слово о молчании, но Тамаз и Мераб намеревались в удобный час ничего не утаить от Моурави. В Марабду князья прибыли глухой ночью, в одеждах скромных азнауров. Появление Андукапара всех поразило и обеспокоило. Особенно Фирана Амилахвари, – он пришел в ужас и от безумного путешествия брата и от своего риска видеться с ним. Испытывали тревогу и остальные.
Шадиман усмехнулся:
– Вот как стали жаловать ко мне друзья!
Но он тут же похвалил Андукапара за отвагу, а других за осторожность, хотя Саакадзе сейчас не до слежки.
Князья хмурились. Саакадзе открыто заявил в Метехи: «Собираю азнауров, время трудное, пусть каждый примет на себя добровольное обложение. Также необходимо увеличить охраны на рубежах…»
Шадиман развеселился, он сочно хохотал, поглядывая с иронией на бывших друзей.
– Никогда не думал, что вас так легко обвить вокруг дуба. Или вы Саакадзе не знаете? Если открыто о чем говорит, значит, другое замыслил, а что – нетрудно догадаться.
– Пока многое для князей делает – сам князь, – все больше раздражался Джавахишвили, помня наказ жены опасаться ссоры с Саакадзе и не поддаваться «змеиному» князю, – Саакадзе во всем советуется с владетелями, напрасно ты, Шадиман, восстанавливаешь нас против Моурави!
Джавахишвили с тоской вспомнил, что княгиня уже приготовила десять нарядных каба, чтобы блистать в Тбилиси, возглавляя порученное ей Моурави дело – быть покровительницей дарбази танцоров.
По той же причине беспокоился и Цицишвили. Он решил говорить открыто:
– Нам сейчас невозможно проявлять строптивость. Католикос в Моурави видит опору церкви. Народ каждое воскресенье свечи за его здоровье у икон ставит… Надо честно признать: он, а не мы, спас Картли. Два раза он спасал, и в третий спасет, как справедливо сказал Мухран-батони.
– Значит, из благодарности к Саакадзе в кабалу проситесь?
– Время новое, князь, не замечаешь, – сухо оборвал его Липарит.
Шадиман вздрогнул, то же самое говорил ему в Горийской крепости Георгий Саакадзе. Помолчав, Шадиман медленно отчеканил:
– Время действительно новое, меркнут знамена знатных фамилий, князья добровольно уступают свои права плебеям, в сами, как месепе, топчутся у порога мальчишки Кайхосро, ставленника ностевца.
– Напрасно так думаешь, Шадиман, старик Мухран-батони слишком горд и с крутым нравом. Только по его совету правит Картли внук, и пока разумно.
– Полезнее для тебя, Квели, так не думать, Саакадзе вас всех в кулак зажал, и это – только начало.
– Вижу, Шадиман, ты многого не знаешь… Народ, амкары, даже духовенство с признательностью возложили бы на Великого Моурави царский венец, он сам благородно отказался.
– Зачем ему преждевременно фазанов дразнить? Он и так царь, а что еще не венчаный, это его мало беспокоит. Одержит третью победу – вы ему все равно на коленях венец поднесете… но уже не как могущественные князья, а как разжалованные слуги… Неужели совсем ослепли? Неужели не видите, куда гнет плебей? Одно знайте: пока он не уничтожит княжеское сословие – не успокоится. Это на съезде азнаурам обещал.
– А ты, князь, их разговор из Марабды слышал? – спросил Цицишвили.
– Нет, у меня не такие длинные уши, как у некоторых… Твой азнаур Микеладзе вчера моему лазутчику в придорожном
Андукапар злорадно смеялся: согласный во всем с Шадиманом, он кипел ненавистью к изменникам сословия.
Липарит силился скрыть гнев. С некоторых пор он стал остерегаться Квели Церетели, явного лазутчика Саакадзе. Страх попасть снова под влияние опасного и бессильного сейчас Шадимана, узника в своей Марабде, вынудил князя Липарита сдержанно сказать, что если Великому Моурави потребуются еще азнауры, он, светлейший Липарит, тоже с удовольствием предоставит, ибо Саакадзе не себе берет, а царству.
– Не для снятия ли рогаток на княжеских землях нужны Саакадзе азнауры? – спросил язвительно Шадиман.
Этот вопрос для князей был самым тяжелым.
Такая разорительная для владетелей мера обогащала мелкоземельных азнауров, особенно крестьян. Но князьям важнее было спасти свои обширные владения с их пастбищами, лесами, фруктовыми садами, виноградниками, красильнями, давильнями, мельницами и маслобойнями. «А с новыми ливнями, – думали они, – могут вернуться и рогатки». Саакадзе молчал, а Мухран-батони уже дважды затевал разговор о рогатках, которые, по его понятию, мешают развитию внутренней торговли и хозяйству.
Шадиман внимательно слушал. Позор! Князья начинают походить на рабов!
– Знаете, доблестные, если в рогатках уступите, все покатится вниз.
– Ужаснулся и я сначала, но Саакадзе попросил список убытков, понесенных от войн с шахом, и разделил трофеи между князьями и церковью, – заметил Джавахишвили.
– Молодец Саакадзе: дал яблоко, взял яблоню!
– Любезный Шадиман, Моурави старается не для себя. Уже доказал, – в цари не пошел, добычей не воспользовался, сыном пожертвовал… А мы чем пожертвовали? Моя княгиня права: потомство нас осудит, если в тяжелый день царству не поможем.
– Ты ли это говоришь, Фиран Амилахвари? Не твой ли брат, отважный Андукапар, заперт узурпатором, как преступник, в замке Арша? Ты, мой зять, был исконным врагом плебея из Носте.
– Был, а теперь раздумал. Моего же брата открыто обвиняю, что он больше о своей особе хлопочет, чем о фамилии. Тот, кто не сумеет войти в доверие Моурави, будет тащиться за колесницей победителя.
– А ты, мой младший брат, – вскипел Андукапар, – страдалец за честь фамильных знамен, уже тащишься… только не за колесницей, а за ишаком победителя.
Шадиман в растущем смятении наблюдал за перепуганными, не доверяющими друг другу князьями.
– Неплохо приручил вас, доблестные, Саакадзе, но меня он не усыпит. Вовремя вернулся я в Марабду…
– Бежал, князь, – Квели Церетели оглянулся на друзей, он, как и Магаладзе, предпочитал живую кошку дохлому льву.
– Значит, совсем забыли царя Луарсаба, оборонявшего на Ломта-горе ваши знамена?
– Если такой разговор вышел, князь, – побагровел Липарит, вспоминая последнюю встречу с царицей Мариам, своей двоюродной сестрой, оплакивающей по сей день участь венценосного сына, – то не Саакадзе, а ты предал царя. Ты, угождая шаху, уговаривал богоравного вернуться в Картли и изменнически выдал его кровожадному льву.