Время перемен. Дилогия
Шрифт:
— Скорее, гадалки и астрологи.
Может, он все-таки шутит, мой командир? Однако, чтобы окончательно меня добить, он добавил:
— Математический аппарат им писал сам Колосов.
Да, это уже не шутки. Академик Колосов — это гений. Немного экстравагантный, что гению вполне позволительно, но в высшей степени благородный человек. Меня познакомили с ним на пятидесятилетии отца. Если Колосов замарал имя в запрещенных исследованиях, мне это обидно.
— Он не ведал, что творил, — успокоил меня Хокусай. — Просто создал теоретическую игрушку. Но, как все его игрушки, вполне работоспособную. Не отвлекайся. Тот, чьи останки нам достались, материализовался шестнадцать дней назад.
Ого!
«Человечество во Вселенной» — это ведь тот самый проект, который разбудил «ифрит».
— Однако никаких видимых проявлений феномена спонтанной деструкции в период реализации этого проекта нами не обнаружено, — произнес Хокусай.
Вот это совсем интересно. Конечно, еще не вечер. При дальнейших разработках от «ифрита» никто не застрахован. Но волна, как правило, накатывается без промедления. Буквально секунда в секунду. Что существенно облегчает нашу работу.
— После изоляции Объекта ситуация несколько стабилизировалась, — продолжал специальный координатор. — Руководство базой взял на себя один из второстепенных начальников-военных, который предпринял попытку Объект уничтожить и потерпел неудачу. А потом появились мы.
— Установлено, почему у тех, кто выжил, сгорели мозги? — поинтересовался я.
— Предположительно, от очень сильного эмоционального воздействия, — ответил Хокусай. — Механизм передачи этого воздействия не ясен. У нас эмпатия проявляется совершенно иначе. Но вполне очевидно, что воздействовал именно Объект, причем скорее всего — бессознательно, даже стихийно. Судя по некоторым данным, Он сам был, мягко говоря, в расстроенных чувствах. Сомнительно, чтобы подобное эмоциональное состояние было обычным для разумного существа.
— Ужас… — пробормотал я, передернув плечами.
— Нет, скорее глубокая депрессия, — сказал Хокусай. — По крайней мере, этой точки зрения придерживаются наши специалисты. Депрессия, которую он эмпатически проецировал на всех, кто вступал с ним в контакт. Депрессия такой силы, что даже самый крепкий рассудок не выдерживал.
Ну да, именно так, подумал я. Страдание, невыразимая печаль, ощущение невосполнимой потери… Ужас возник в тот краткий миг, когда наши глаза встретились. До этого было другое… А то, что возникло… Нет, это был не страх происходящего, а страх того, что может произойти… Я знал это чувство, потому что уже испытал его однажды: давно, еще кадетом, когда на экзамене по пилотированию
Питание восстановилось за девятнадцать секунд до контакта с землей, и автопилот (я бы уже не успел) вывел «крыло» из штопора. Потом выяснилось: авария была запланированная, а экзамен я сдал на «хорошо». Но ужас от того, что мое «крыло» падает на жилые дома, я запомнил навсегда. Может, Он как-то ухитрился инициировать во мне это воспоминание?
А Хокусай тем временем продолжал говорить.
— …В ужасе, в шоке, в депрессии… Не важно. И он заражал своим состоянием тех, кто оказывался поблизости, тех, входил с объектом в прямой зрительный контакт. Но только в прямой. В записи эффект полностью пропадает. Еще одна загадка.
— Танимура-сан, от чего Он умер? — спросил я.
— От чего Он умер, мы знаем, — сказал Хокусай. — Физиологическая причина смерти нам известна, пусть даже сам механизм разрушения мозговых тканей — еще одна загадка. Вопрос — почему?
— Почему? — автоматически повторил я.
— Наши аналитики считают: Объект психологически сломался. Его инфернальная печаль и иные негативные чувства, предположительно связанные именно с перемещением, достигли максимума — и мозг бедняги взорвался изнутри.
— Может, я был последней каплей? — Я пытался иронизировать, но Хокусай ответил совершенно серьезно:
— Может. Аналитики это допускают. И они очень рассчитывают на твою помощь.
— Разумеется, — сказал я, уже решив: ни слова не скажу о своих предположениях. Скорее всего, мне просто не поверят и прилепят ярлычок «расстройство психики». А если кому-то моя идея все же покажется интересной, то наши умники сделают все, чтобы превратить меня в образцовую морскую свинку. Ни тот, ни другой варианты меня, естественно, не устраивали.
— Разумеется, я постараюсь помочь. Но, Танимура-сан, я видел Объект лишь несколько мгновений. Может, стоит поискать лучших свидетелей? Например, работников комплекса. Да и записи у вас есть…
— Ты меня невнимательно слушал, Артём, — недовольно произнес специальный координатор. — Да, у нас есть записи. Сотни часов видеосъемки. Но их можно смотреть хоть сутки — без всякого вреда, если не считать утомления глаз. Той составляющей, от которой люди сходили с ума, информационные носители не зафиксировали. Ты — единственный живой, вернее, выживший контактер.
— Можно вопрос, Танимура-сан?
— Давай, майор.
— На Объекте был комбинезон. Он был на Нем с самого начала?
— Нет. Объект снял его с трупа одного из визитеров.
— Еще вопрос: в желудке Объекта обнаружили остатки растительной пищи. Его что, кормили?
— Нет. Он нашел продукты в подсобке бункера экспериментальной зоны.
— Все продукты — растительного происхождения?
— Не только. Замороженные бифштексы — тоже. Понимаю, к чему ты клонишь, — кивнул специальный координатор. — Ты обратил внимание на его клыки. Нет, несмотря на клыки, наши умники считают, что Объект не был хищником. У его кишечнике другой набор ферментов.
— Важнее то, что он оделся и нашел еду, — заметил я. — То есть проявил намерение жить.
— Согласен. Однако Он все-таки не человек. Возможно, поиск пищи у Него — безусловный рефлекс. Возможно, это был механический процесс. Такой, как у тебя сейчас.
Он был прав. Сейчас я ел, не чувствуя вкуса пищи.
— Я удовлетворил твое любопытство? — осведомился Хокусай.
— Отчасти.
— Ты понимаешь, Артём, что ты — единственный, кто видел Объект воочию и способен об этом рассказать?