Время перемен. Лабиринт Безумия

Лисина Александра

Он упрямо тряхнул головой, отгоняя вязкий туман перед глазами, глухо рыкнул куда-то внутрь и, наконец, очнулся от странного наваждения. Ну вот, а вы говорили: не справлюсь… интересно, откуда у нее такие способности? Таррэн осторожно покосился наверх, еще осторожнее заглянул в ее глаза, где уже утихали знакомые зеленые искры, и вдруг понял, почему больше никто из присутствующих не повторил подобной глупости.

Нет, в них не было ничего особенного, в этих глазах. По крайней мере, ничего такого, чего он не видел раньше. Те же чистые лесные озера, сейчас — слегка подернутые быстро тающей изумрудной пленкой; то же странное обаяние, которому невозможно не поддаться; неуместная ранимость, так странно сочетающаяся с несомненной внутренней силой; та же железная воля, вызывающая острое желание

покорно склонить голову и больше не сопротивляться очевидному; тот же обжигающий холод, не дающий сделать подобной глупости… все это он уже наблюдал раньше. И уже испытывал на себе: огонь и лед, вода и пламень, пугающее по силе влечение и тут же — не менее сильное отторжение, заставляющее мгновенно прийти в себя и шарахнуться прочь. Необъяснимое сочетание неумолимой тяги, замешанной на обманчивой доступности, и острейшего чувства смертельной опасности, какое испытываешь, стоя перед готовой к прыжку и не на шутку разгневанной хмерой.

Сколько раз он уже видел эти странные глаза! Сколько раз с усилием заставлял себя отворачиваться! Сколько раз понимал, что это — настоящее безумие, но все равно настойчиво искал способ снова их увидеть! Сколько говорил себе, что сходит с ума! Напоминал, что испытывать подобные волнения рядом с человеческим мальчишкой — стыдно и просто позорно! Недостойно сына Темного Леса! Неправильно! А вот теперь оказалось, что причина этому была, и что он не безумец. Что его упорно тянуло не к языкастому мальцу, а к красивой молодой женщине, как и положено каждому правильному мужчине. Что все нескромные мысли имели под собой реальные основания. Что все было как нельзя правильнее, и ответ лежал на поверхности, стоило только взглянуть на него под другим углом…

Таррэн плохо помнил, что случилось потом. Просто вдруг ослабели ноги, а сердце зашлось в совершенно бешеном галопе, на висках выступил холодный пот и ощутимо дрогнули руки. Затем — короткое мгновение беспамятства, полная неподвижность, во время которой он с трудом мог мыслить; мгновенный зеленый вихрь перед глазами, а за ним — долгий выдох, снова осознание себя разумной личностью и, наконец, чувство невероятного облегчения, что он живет, дышит и пока неплохо себя чувствует. Более того, больше не поддался на ее бесспорное, но страшноватое очарование. Выдержал. Справился с собой. Сумел побороть неразумное желание. Только взмок, будто от тяжелой работы, да устал, как собака — много сильнее, чем за три часа вынужденной разминки. Зато ее глаза опять стали прозрачными и ярко голубыми, всякая сила из них исчезла, жутковатые изумрудные отсветы полностью угасли, а на лице появилась непонятная задумчивость.

— Крикун? — уже нормальным голосом позвала Белка. — Эй, не дуйся, старый ворчун. Просто ты меня немного рассердил, вот я и… погорячился немного.

— Да уж, конечно, — неприязненно буркнул гном, окончательно приходя в себя, и, безжалостно скомкав драгоценный доспех, быстрыми шагами направился в кузню. — Делаешь для вас, делаешь… стараешься… ночами не спишь… и ни одна собака не ценит! Этот скалится, второй дерзит, отлично зная, что его прибить нельзя, а ты… тьфу на вас! Вот уйду, и сами тогда будете с этим хламом возиться!

— Да погоди ты! Крикун!

Гном недовольно оглянулся и неожиданно злорадно проследил, как Белка осторожно спускается со своего насеста. Как бережно Траш поддерживает кровную сестру носом и как аккуратно помогает встать уже внизу.

— А здорово тебя потрепали, раз прыгнуть не решаешься, — мстительно заметил он. — Даже железки не таскаешь с собой, как всегда. Так тебе и надо, зараза двуличная! Может, хоть отучишься глазами сверкать, где не надо!

Белка тихо вздохнула и виновато посмотрела. Даже съежилась как-то, ужалась, втянула голову в плечи, словно он задел больное место, слегка прикрыла веки и глухо уронила:

— Прости, Крикун. Я не нарочно.

— Ага. Конечно. Скажу кому другому, хмера недобитая!

— Я… я просто не всегда могу это контролировать. Честное слово, ты же знаешь.

— Ну, разумеется. Просто я — глупый карлик!

— Дурак ты бородатый! — неожиданно вспыхнула она и вдруг швырнула в гнома каким-то увесистым баулом, который, видимо, заранее оставила возле стены. — И ворчун, к тому же!

Особенно там, где не надо! На! Держи! И только попробуй разбей!

Крикун машинально подхватил и с нескрываемым подозрением уставился на подозрительно булькнувшую ношу. Лицо все еще недовольное, красное от непогасшей злости, подбородок упрямо вскинут… похоже, едва сдержался, чтобы не шарахнуть «подарочек» со всей силы о землю. Для невероятно вспыльчивого гнома такая реакция была бы в порядке вещей. Да, видно, здравый смысл все же возобладал. Или он просто внял предупреждению?

— Это еще что? — с нескрываемым подозрением осведомился кузнец, брезгливо держа подарок на вытянутом пальце.

— Ничего, — устало отозвалась Белка и, придерживаясь за костяные иглы хмеры, отправилась к дому.

— Хочешь меня отравить, чтоб не портил тебе кровь?

Она промолчала.

— Эй! Чего там хоть налито?!

— Узнаешь.

— Белик!

— Отвали! — наконец, огрызнулась Гончая, после чего гном неожиданно забеспокоился, перестал докучать ей глупыми вопросами и торопливо развернул тряпицы, в которые была бережно завернута внушительных размеров бутыль из темного стекла. Он осторожно отнял беленый холст, оберегавший хрупкую ношу от повреждений, отер от многовековой пыли и взглянул на крохотную бирочку возле туго загнанной пробки. Ни бумажки с пояснениями, ни запаха, ни цвета — все терялось в лаконичном непрозрачном стекле самой обыкновенной бутылки. Даже цвет вина не угадать, потому что она была абсолютно, непроницаемо черной. Но у гнома вдруг странно поплыло лицо и задрожали руки. Толстые пальцы непроизвольно сжались, вцепились, как в родное, прижали к себе, глаза слепо зашарили по мягким обводам старинного сосуда, а губы издали какой-то странный звук. Не то свист, не то стон.

— Лунная Заря… — наконец, беззвучно выдохнул он, остановив неподвижный взор на крохотном оттиске на потемневшем от времени сургуче, где сияла трехлучевая звезда в окружении трех пиков неимоверно далеких Лунных Гор. Его родных гор, где только и остались умельцы, знающие секрет самого редкого и поистине бесценного сорта вина, которое только можно себе вообразить. Легкое, немного терпкое, прозрачное, как слеза младенца, удивительно мягкое, но таящее в себе столько восхитительных оттенков, что за обладание всего одной такой бутылочкой можно отдать целое состояние. Без сожаления, потому что оно того стоило. Единственное вино, которое уважали привередливые и крайне взыскательные эльфы. Маленькая драгоценность, стоившая баснословные деньги. Настоящее сокровище для одного старого, ворчливого, недогадливого, бородатого гурмана, которое он сдуру едва не разбил.

— Б-белка…

— Скажи спасибо, что Карраш спер его из дворцовых подвалов, а наше щедрое Величество не стало возражать, — проворчала она, почти исчезнув в узкой горловине между дворами. — Я всю дорогу трясся, чтобы не разбить. Терпел, не трогал, берег, как зеницу ока. И все ради тебя, дурень.

— Дурень, — покорно согласился гном, любовно прижимая к себе стеклянное сокровище, а затем со странным выражением посмотрел на поцарапанную кольчугу, из которой едва не рассорился с Гончими, и очень тихо сказал:

— Я тебе два таких доспеха скрою. Три, если захочешь. Хоть сотню, если будет, из чего… Белка, ты — чудо! Ведь Лунная Заря, да еще такой выдержки, она… она бесценна!

Белка неожиданно обернулась.

— Почему же бесценна? Цена у нее как раз есть: моя жизнь, если ты не понял. И она уже дважды уплачена. Так что наслаждайся букетом и не удивляйся слишком сильно, если в своей комнате вдруг найдешь еще одну бутыль.

— ЧТО?!!

При виде непередаваемого выражения на бородатой физиономии Белка слабо улыбнулась, мельком покосилась на Таррэна и, наконец, пропала меж скальными выступами. А Крикун еще долго стоял посреди двора, не в силах произнести ничего вразумительного. Только отрешенно смотрел на измятый доспех, на драгоценную бутылку, которую ему везли целый месяц и ради которой, похоже, сделали немалый крюк. Затем глянул на восхищенно прищелкнувших языками Стражей, обоих Гончих, что еще не полностью отошли от мимолетного взгляда своего Вожака, в котором была поистине ужасающая сила. И, наконец, повернулся к оторопевшему от всего происходящего Темного эльфу.