Время прощаться
Шрифт:
— Как это?
— Как будто в голове что-то мелькало: уличный знак, какой-то пейзаж, модель автомобиля, однажды даже аквариум с золотой рыбкой, который, как потом оказалось, находился в комнате, где держали ребенка. Но… — Серенити беспокойно ерзает, — вероятно, мои экстрасенсорные каналы немного засорились.
Не понимаю, как экстрасенсы могут не ошибаться, если — по словам самой Серенити — информация, которую она получает, может содержать как прямое указание на что-то, так и нечто совершенно противоположное. Мне кажется, что гадание — это самая безопасная на свете страховка. Да, возможно, что слон,
— У вас есть машина?
— Да… А что? Зачем тебе машина?
Я иду в противоположный угол комнаты, заматываю шею маминым шарфом. Потом открываю один из ящиков, который уже обыскивала, когда только приехала, — там я заметила связку ключей от машины. Бросаю ее Серенити и направляюсь к двери. Может быть, я и не экстрасенс, но даже я могу сказать: стремление узнать, что же означает этот сон, не даст ей усидеть на месте.
Серенити ездит на желтом «Фольксваген-жук» еще 1980-х годов выпуска, кузов его за пассажирской дверью прогнил насквозь и стал похож на кружева. Мой велосипед засунули на заднее сиденье, руль торчит из окна. Я указываю ей путь по проселочным дорогам и окружным магистралям. Только дважды мы заблудились, потому что по переулкам, где можно протиснуться на велосипеде, на машине не проехать. Когда мы приезжаем в заповедник Старка, наша машина оказывается единственной на стоянке.
— Не хочешь рассказать, зачем ты меня сюда притащила? — спрашивает Серенити.
— Раньше это был слоновий заповедник, — отвечаю я.
Она выглядывает из окна, как будто надеется разглядеть хотя бы одного слона.
— Здесь? В Нью-Гемппшире?
Я киваю.
— Мой отец изучал поведение животных. Он основал это место еще до знакомства с мамой. Все считают, что слоны могут жить только в жарких странах, например в Таиланде или на африканском континенте, но они очень хорошо приспосабливаются и к холодному климату, даже к снегу. Когда я родилась, у отца было семь слонов, которых он спас из зоопарков и цирков.
— А где они сейчас?
— Когда этот заповедник закрыли, всех слонов забрал слоновий заповедник в Теннесси. — Я взглянула на цепное ограждение в начале пешеходной тропы. — Землю продали государству. Я была еще слишком маленькой, чтобы это помнить. — Я открываю пассажирскую дверцу. — Дальше придется идти пешком.
Серенити смотрит на свои сандалии с леопардовым принтом, потом на заросшую тропу.
— Куда идти?
— Вы мне покажете.
Серенити не сразу понимает, чего я от нее хочу.
— Нет, — говорит она. — Черт побери, нет!
Она разворачивается и идет к машине.
Я хватаю ее за руку.
— Вы же сами говорили, что уже много лет не видели сны. И вам приснилась моя мама. Что плохого, если вас опять посетит озарение, а?
— Десять лет — это не просто дела давно минувших дней, это нечто уже поросшее травой. Здесь не осталось ничего из того, что было в тот день, когда исчезла твоя мать.
— Я же здесь, — возражаю я.
Серенити раздраженно сопит.
— Понимаю, вам меньше всего хочется получить доказательства того, что ваш сон ничего не значит, —
— Я каждую неделю покупаю эти проклятые лотерейные билеты, но никогда не выигрываю, — бормочет Серенити, переступает через цепную ограду и начинает продираться по заросшей тропинке.
Некоторое время мы идем молча, над головой жужжат насекомые, а вокруг звенит лето. Серенити гладит молодые побеги, в одном месте срывает лист и нюхает его, потом идет дальше.
— Что мы ищем? — шепчу я.
— Скажу, когда найду.
— Мы почти дошли до конца старого заповедника…
— Ты хочешь, чтобы я сосредоточилась, или нет? — перебивает меня Серенити.
Поэтому следующие несколько минут я иду молча. Но одна мысль не давала мне покоя все время, пока мы ехали сюда, будто кость застряла в горле.
— Серенити, — говорю я, — если моей мамы в живых не окажется и вы об этом узнаете… вы же не будете меня обманывать и говорить, что она жива?
Серенити останавливается и упирает руки в боки.
— Милочка, я тебя едва знаю, чтобы проникнуться симпатией, что уж говорить о том, чтобы поберечь твое нежное подростковое сердечко. Не знаю, почему твоя мама не приходит ко мне. Возможно, потому, что она жива, а не умерла. Или же потому, как я уже говорила, что я заржавела. Но могу тебе пообещать… если я почувствую хоть намек на то, что твоя мама — дух или призрак, то скажу тебе правду.
— Дух или призрак?
— Это разные вещи. Благодаря Голливуду все полагают, что это одно и то же. — Она оглядывается на меня через плечо. — Когда тело испускает последний вдох — все, конец. Элвис покинул этот мир. Но душа остается нетронутой. Если человек вел достойную жизнь, ему не о чем сожалеть, может быть, его душа немного побродит по миру, но рано или поздно она закончит переход.
— Переход?
— В иной мир. На небеса. Как хочешь, так и называй. Когда душа проходит через это, она становится духом. Но если, скажем, при жизни ты был ничтожеством, и святой Петр, или Иисус, или Аллах будет судить твою покаянную задницу, вероятнее всего, после смерти ты отправишься в ад или другое неприятное местечко. А возможно, ты злишься, что умер молодым, или вообще не понимаешь, что умер. По какой-то из этих причин ты можешь решить, что еще не готов покидать этот мир, не готов еще быть мертвым. Но вся проблема в том, что ты уже мертв. Назад ничего не отыграешь. Поэтому ты остаешься в этом мире в подвешенном состоянии, становишься призраком.
Мы опять идем плечо к плечу, продираясь сквозь густые заросли.
— Значит, если моя мама дух, она попала… в какое-то иное место?
— Верно.
— А если она призрак, где она тогда?
— Здесь. Она остается частью этого мира, но не такой, как ты. — Серенити качает головой. — Как бы тебе объяснить… — бормочет она и щелкает пальцами. — Как-то я видела мультфильм об аниматорах компании «Дисней». Там речь шла о просвечивающихся слоях бумаги с нанесенными на них линиями и цветами, эти слои укладываются пачкой друг на друга, чтобы получился один Дональд Дак или Гуфи. Мне кажется, то же можно сказать и о призраках. Они очередной слой, наложенный поверх нашего мира.