Время рожать. Россия, начало XXI века. Лучшие молодые писатели
Шрифт:
Папа с трудом боролся с брезгливостью:
— И вы тоже?
— Не только я. У нас и старики, которым за пятьдесят. Нет ничего омерзительнее голых пятидесятилетних мужиков, думающих, что они еще красавцы.
Пока папе не исполнилось пятьдесят, он был не прочь пошутить, они с московским музыкантом даже иногда хохотали, но как исполнилось, у него вся нервная система изменилась.
— А что делать мужчинам за пятьдесят? — снова не выдержала мама. — Не трахаться, да?
Она была младше папы на семь лет.
— Вы знаете такие слова? — расширила глаза Катя. — Мне не жалко — пусть трахаются, только кто с ними захочет трахаться?
— Например, я, — с вызовом сказала мама.
— Сося! — невольно воскликнул папа.
— Ну, если только вы, — пожала плечами Катя.
Я был в разорванном экстазе. Мне снова захотелось в Москву. Там так у них все позволено! А что я? Кататься на велосипеде с гор по пересеченной местности? Или, как мой подпарижский Обломов, сидеть на диване в вишневом халате с красным лицом, уставиться на русские книги и тянуть виски? Все время у нее в сумке звонил телефон. Она отвлекалась, извинялась, болтала, шептала, хохотала, даже однажды топнула ногой.
— Мой папа позвонил. Вам привет.
— А папа ваш… — начал Сося.
— Он летает. Он — русский летчик.
— Космонавт? — спросил я.
— Вам все секреты расскажи! — рассмеялась она.
— Как же в России без секретов? — хихикнул папа.
— А почему вы, гуманитарий, говорите БЭЗ, а не БЕЗ? У нас так никто не говорит.
Раз в неделю Соси ходили в гости. Мама старательно принимала душ и долго красила губы. Меня спрашивала виновато:
— Тебе не будет страшно одному?
Я отвечал что-нибудь односложное. Я вообще с ними жил односложно. Но когда дедушке стало плохо в его уборной, я помчался наверх, к московскому музыканту, они сказали, они у него, а музыкант вышел весь сонный.
— Где вы были? — спросил я, когда они ввалились на цыпочках в шесть утра.
— На свадьбе. Студент женился, — сказал папа.
— Мы не хотели тебя пугать, — сказала мама.
Я первый раз в жизни на них наорал:
— Мне двадцать лет. Я — француз. Я не боюсь спать один. У деда инсульт. Он хочет дать дуба!
С тех пор дедушка то просился в больницу, то — из больницы. То ему пить, то — писать и какать. Родители ходили с открытыми от отчаянья ртами.
После ужина я пошел провожать дочь генерала в Париж. Она жила в роскошной гостинице на Распае, бывшей штаб-квартире Гестапо. Было еще время взять последний RER.
— Сося, — сказала мне Катя, — только негры ездят в RER!
Перед тем, как заснуть, я подумал, что если она снимается в порнографии, с ней надо трахаться, а не есть кролика.
— Elle est insupportable, — объявила Сося утром, уходя реставрировать.
— Больше ее не надо, — сказал Сося в желтом деканском галстуке.
Париж, конечно, пресный город,
— Хочешь, настоящий притон? — позвонил я Кате. — Где трахаются.
— Не верю, — сказала она, — приезжай.
Она спустилась в холл гостиницы в черном маленьком платье.
— Тебе уже есть двадцать один год?
— Вчера исполнилось.
Я не стал уточнять. Мы взяли такси. Я плохо знаю эту часть Парижа. Остров Сэн-Люи. Туризм-снобизм. Антикварные лавки с дикими ценами. Шел дождь.
— У вас тут классно идет дождь, — неожиданно обрадовалась Катя. — А что родители?
— Музыкант увел их в ресторан с журналистами из le Monde. Ностальгировать по советской Москве.
— Старички, — засмеялась Катя. — Я им не понравилась.
Таксист подвез нас к железной двери на узкой улице возле набережной. Мы позвонили по селектору. Нам открыли, не спрашивая. Мы сняли плащи в гардеробе, поднялись по лестнице. Дама приличного вида спросила наши имена.
— Фамилии? — переспросил я.
— Имена.
Мы назвались. Я заплатил за себя полтыщи. С Кати не взяли ничего.
— Какое у вас красивое платье, — сказала дама Кате.
— Нормальное, — сказала Катя.
Ее французский был из учебника. Такой никакой французский.
Заведение начиналось с бара. Сидели мужчины среднего возраста. Ничем не отличалось от других баров Парижа. Разве что хозяин за стойкой выдал свой румынский акцент. Он был припудрено-овальным, как всякий преуспевший румын. Девушка, ему помогавшая, с огромным декольте, сиренево накрашенными губами, говорила с португальским акцентом. Где-то дальше играла музыка. Ретро-старье.
— Ну, и где тут бардак? — спросила Катя.
Мы еще ни разу не поцеловались. Катя взяла стакан, мы пошли на разведку. Небольшие залы, по стенам стулья, это мне напомнило колонии вакансов в горах, где девушки сидят и ждут, когда пригласят. Встречались полуголые клиенты. Танцевали. Но дальше уже не залы, а темные спальни с безграничной кроватью. Мужчины стояли в очереди, дроча члены в резинках. Мы были самые молодые. Африканец подошел церемонно:
— Вы хотите потанцевать со мной?
— Хочу.
Она отдала мне свой стакан виски. Ко мне подсел другой негр, завел разговор о Бамако, у нее груди, он бизнесмен, черные колготки, платье взлетело, толпа поскакала, я со стаканами, я платье разложил на стуле, чтобы не помялось, ее поволокли в соседнюю комнату, я побежал за ней, ноги задрали, я только видел ее беспомощную попку, и она крикнула по-русски:
— Отстаньте!
Они кружились.
— Коля!
Я тут же прибежал.
— Извините.
Всех подвинул. Одни нехотя расходились, другие ломились, протягивали ей в рот свои члены.