Время смеется последним
Шрифт:
Тед шагнул к барельефу — ему показалось, шагнул прямо в барельеф, — и его тут же охватило волнение. Вот уже сейчас Эвридика снова должна спускаться в подземное царство: они прощаются, Эвридика и Орфей. И трогательней всего — будто тонкое стекло треснуло и рассыпалось у Теда в груди — их спокойствие: как просто они смотрят друг на друга, без надрыва, без слез, легко касаясь друг друга. Связь между ними так глубока, что не нужны слова, да этого и не выразишь словами: все потеряно.
Полчаса он как прикованный стоял перед барельефом. После отходил, возвращался. Выходил ненадолго из зала, возвращался. И каждый раз по телу пробегал трепет, какого он не испытывал уже давно, много лет, глядя на произведение искусства,
Потом он поднялся наверх и долго бродил среди помпейских мозаик, но мысленно продолжал стоять все там же, перед Орфеем и Эвридикой. И он завернул к ним еще раз, прежде чем покинуть музей.
Время было послеобеденное. Все еще потрясенный, Тед шел куда глаза глядят, пока окончательно не заплутал среди улочек и переулков — таких узких, что в них как будто уже начали сгущаться сумерки. Он проходил мимо церквей с въевшейся навек копотью, мимо дряхлых палаццо, сочившихся детским плачем и кошачьим воем. Над их массивными дверями темнели всеми забытые резные фамильные гербы; Тед грустил, глядя на них: такие понятные, вечные символы — а время обессмыслило их подчистую. Он представлял, как рядом идет та, слегка другая Сьюзен, и грустит вместе с ним.
Когда Орфей с Эвридикой понемногу начали отпускать, он стал улавливать приглушенный говорок, какие-то перемигивания, пересвистывания — тайные сигналы, понятные, казалось, всем вокруг, — от скрюченной старухи в черном на паперти до юнца в зеленой футболке, который несколько раз проносился мимо Теда на своей «веспе». Всем, кроме него. Какая-то тетка, высунувшись из окна, спускала на веревке корзину с пачками «Мальборо». Черный рынок, подумал Тед, смущенно наблюдая за тем, как девушка со спутанными волосами и загорелыми руками рассовывает сигаретные пачки по карманам и бросает в корзину несколько монет. Корзина снова дернулась вверх, и Тед узнал в покупательнице «Мальборо» свою племянницу.
Он так страшился этой встречи, что, когда она произошла, столь поразительное совпадение даже не поразило его. Пока Саша, морща лоб, прикуривала, Тед замедлил шаг, притворившись, что разглядывает загаженный фасад палаццо. Саша двинулась дальше, и он пошел за ней. Она была в истертых черных джинсах и грязно-серой футболке. Почему-то она прихрамывала и двигалась неравномерно, то замедляя, то ускоряя шаг, — Теду приходилось напрягаться, чтобы не отстать от нее или не догнать.
Они продолжали соскальзывать в темное чрево города — нищенские, нетуристские кварталы, где хлопает белье над головой и на всех карнизах толкутся голуби. Саша вдруг развернулась без предупреждения — и замерла, глядя ему в лицо.
— Ты?.. — Она запнулась. — Дядя…
— Господи, Саша! — воскликнул Тед, старательно изображая изумление. Получилось так себе.
— Ты меня напугал, — все еще не веря, пробормотала Саша. — Я чувствовала, что кто-то…
— Ты тоже меня напугала, — перебил ее Тед, и они оба нервно рассмеялись. Надо было сразу ее обнять, подумал он, а теперь уже, наверное, поздно.
Чтобы предотвратить очевидный вопрос (что он делает в Неаполе?), Тед начал выяснять у Саши, куда она направляется.
— Я?.. — переспросила она. — К друзьям. А ты?
— Просто гуляю, — ответил он, возможно, чуточку громче, чем требовалось. Они шли в ногу. — Ты хромаешь?
— У меня был перелом лодыжки, — сказала она. — Упала с лестницы. В Танжере.
— К врачу хоть обращалась?
Саша взглянула на него сочувственно.
— Я в гипсе проходила три с половиной месяца.
— Что ж тогда хромаешь?
— Откуда я знаю.
Она повзрослела. Взрослость была столь очевидна, а список ее атрибутов столь материален — груди, бедра, нежный изгиб под футболкой на месте талии, палец, уверенно стряхивающий столбик пепла, — что перемена показалась Теду мгновенной. Как чудо. Ее волосы были уже не
— Так ты здесь обосновалась? — спросил он. — В Неаполе?
— Ну, не совсем здесь, в более приятном районе, — снисходительно ответила она. — А ты, дядя Тедди? Все там же — Маунт-Грей, Нью-Йорк?
— Да. — Он удивился, что она помнит.
— Большой у вас дом? Много деревьев? Наверное, качели во дворе?
— Деревьев хватает. Качелей нет, есть гамак — правда, никто им не пользуется.
Саша закрыла глаза, словно представляла себе картинку. Помолчав, сказала:
— Сыновей трое: Майлс, Эймс и Альфред, так?
Да, всех правильно назвала, даже по старшинству.
— Надо же, помнишь, — сказал Тед.
— Я все помню.
Саша остановилась перед очередным обшарпанным палаццо, где поверх герба над дверью была намалевана желтая улыбающаяся рожица, показавшаяся Теду омерзительной.
— Вот тут живут мои друзья. Ну, пока, дядя Тедди. Рада была повидать.
Тед оказался не готов к столь стремительному прощанию.
— Постой… н-но… — От неожиданности он начал заикаться. — Может, поужинаешь сегодня со мной?
Саша вскинула голову; их взгляды встретились.
— Вообще-то я занята, — озабоченно проговорила она. И тут же, будто врожденная вежливость все же возобладала: — Но знаешь, сегодня, пожалуй, смогу.
Лишь толкнув дверь своего гостиничного номера и шагнув в спокойные бежевые тона 1950-х, встречавшие его в конце каждого дня, когда он не искалСашу, — он осознал всю невообразимость случившегося. Пора было звонить Бет — он звонил ей ежедневно примерно в одно и то же время; он представлял, как онемеет от радости его сестра, когда он выложит ей сегодняшние новости: он не только отыскал ее дочь, но убедился, что Саша более или менее здорова, адекватна, отмыта и даже имеет друзей — словом, все значительно лучше, чем они смели надеяться. И все же особой радости Тед не испытывал. Почему? — думал он, лежа на кровати со скрещенными руками и закрытыми глазами. Почему ему так хочется вернуться во вчерашний день или хотя бы в сегодняшнее утро, в те относительно спокойные часы, когда он должен был искать Сашу, но не искал? Вот это было непонятно.
Брак Бет и Энди закончился весьма бурно — это случилось как раз тем летом, когда Тед жил с ними на озере Мичиган и одновременно работал прорабом на стройке, в двух милях от их дома. Помимо самого брака, в списке потерь того лета числились: декоративное блюдо (майолика) — подарок Теда сестре на день рождения; несколько поврежденных предметов мебели; сломанная ключица Бет; и ее же левое плечо, вывихнутое мужем дважды. Когда они дрались, Тед забирал Сашу и уводил по колючей траве прямиком к морю, на пляж. У нее были длинные рыжие волосы и белая-белая кожа с голубыми прожилками — Бет всегда старательно оберегала дочь от солнечных ожогов. Тед тоже относился к вопросу серьезно и всегда брал с собой солнцезащитный крем. Во второй половине дня песок был уже такой горячий, что Саша повизгивала, когда на него наступала. Тед нес ее на руках — она была легкая как кошка, — усаживал на полотенце, втирал крем в плечики, спину и лицо и, скользя пальцем по крошечному носику — сколько ей было, лет пять? — думал: как она будет жить дальше, после всей этой жестокости? У нее был красно-белый раздельный купальник — трусики с лифчиком, и Тед еще строго следил, чтобы на солнце она не снимала свою белую панамку. Он тогда писал диссертацию по истории искусств, а на стройке работал, потому что надо было платить за аспирантуру.