Время смерти
Шрифт:
Сейчас на войне, на Сувоборе, я верю: от страха перед войной ты не хотела иметь сына.
*
Мы отдохнули, наелись, отоспались. Мы верим в победу. Однако нашей вере не следует искать причин. Существует сербская вера. Крестьянская и солдатская.
*
Мы пошли, говорят, в наступление. На самом деле это означает: мы лезем на Сувобор, чтобы погибать, сначала всползая вверх, потом на его гребне и затем в стремительном спуске вниз. Генерал Мишич и командир моей дивизии все это, разумеется,
*
И сегодня мы лезли на Сувобор под жутким огнем, но без особых потерь. Мы как будто продвигаемся вперед? В сумерках от усталости я уснул стоя. Разбудил меня взрыв моих очков! Это был только сон! Но зубы у меня после этого стучали долго!
*
Германцы несчастливее нас. Испытывая все, что несет с собой военное поражение, те среди них, кто умеют думать, чувствуют себя виновниками войны, ощущая удар и по своему величию, и по своему тевтонскому тщеславию.
А сколь же несчастны наши братья сербы и хорваты в австрийских мундирах, которые нас убивают, чтобы продлить свое собственное рабство, и которых мы убиваем во имя их освобождения?
*
Все говорят, что мы побеждаем. Действительно ли это так?
*
Я представляю себя отцом, у которого погиб сын. Все чаще я представляю себя в таком положении. И я недоволен собой. Я не вижу ничего, что бы могло сравниться с такой смертью и таким страданием.
Об отцах «из камня», о тех отцах, которых отечество считает образцовыми, о тех жестоких и честолюбивых отцах, которые во имя национальной гордости не хотят обнаружить свою тоску о сыне, об отцах, которые выпячивают грудь оттого, что отдали своих детей отечеству и свободе, я теперь думаю очень плохо.
И все-таки мне не хватает воображения представить себя отцом, у которого погиб сын.
*
Теплый кукурузный хлеб с молоком. Какое пиршество! Мы были богаты, почему у нас в доме не ели горячий кукурузный хлеб с молоком?
*
В селе у подножия Сувобора, откуда прогнали швабов, мы нашли убитых женщин и стариков. Наверное, они пытались припрятать малую толику продовольствия или что-нибудь из вещей и солдаты Франца Иосифа наказали их за этот дерзкий эгоизм.
В другом селе такая картина: старик висит на сливовом дереве перед домом, из горла торчит ветка; исколотая штыками старуха, еще живая, переброшена через порог и обсыпана мукой; мальчуган застрелен и насажен на изгородь.
Неужели такие дела — проявление воинской ненависти? Не верю, не верю. После этого меня рвало.
*
И в других селах так же. Жуть.
Трудно себе вообразить, какое зло могут совершить люди, не
*
Мы побеждаем! Спускаемся с Сувобора к Колубаре и Валеву. Мне и не снилось, какая это радость — побеждать неприятеля! Откровенно говоря, я никогда не верил в радость военной победы. Но… существует радость убивания. Существует! Это какая-то жестокая, тяжелая, глухая радость. Радость всего тела, мышц, костей. Не могу ее объяснить. Я больше не чувствую себя усталым, невыспавшимся, голодным.
Мне почему-то ужасно стыдно всех пленных. Мне неловко на них глядеть. Их несчастье и горе меня унижают. Сегодня я отказался быть переводчиком на допросе австрийских офицеров. А услыхав, как попавшие в плен наши братья, хорваты, сербы из Воеводины и мусульмане, ругают Франца Иосифа, кричат «Да здравствует король Петр!» и поют «Погоди, погоди, Австрия, ты за все заплатишь», я попросил ракии у Алексы Дачича.
Меня изумляет великодушие победителей, которое выказывают мои солдаты по отношению к пленным. Унижения пленных мне пока не доводилось видеть. Все проявляют какую-то удивительную серьезность, которая лишь, изредка напоминает оскорбленность. И это после четырех месяцев войны и тех бесчинств, которые творили ныне побежденные в наших селах. Очень это важно!
Я раскаиваюсь в тех недостойных осуждениях, которые выражал своим боевым братьям. Убеждаюсь: проще всего говорить о людях плохо.
Сегодня мне грустно оттого, что небо облачное и темное и я не могу увидеть ни одной звезды.
*
Мы побеждаем. Какова истина! Не все последующие поколения ее поймут.
*
Сегодня мы буквально сбились с ног, преследуя неприятеля. Заночевали в селе у подножия Сувобора.
Алекса Дачич где-то украл курицу, то есть освободил ее, как он утверждает, изжарил, раздобыл пирог и отличной ракии и пригласил нас с Саввой на ужин.
Как я наслаждался! Мама, если б ты знала, какая радость — хороший ужин после победоносного боя!
Когда людям не страшно и они не голодны, им легче быть добрыми.
*
Наконец спокойная ночь. Я спал в сене, незабываемо. Как летом в лугах, в этом невиданном Прерове. В детстве и юности отца. Я хочу, чтобы запах сена был запахом моей родины.
Туман…
У края загона разорвался снаряд. Алекса вздрогнул, перестал читать, но встал не сразу. Удивленный и взволнованный исповедью Ивана, он чуть не пропустил начало боя. Что было в голове у несчастного парня! И что заставляло его это записывать, для кого он писал?
Алекса аккуратно сунул тетрадку в карман и не торопясь пошел искать своих: его полк, отразив контратаку, переходил в наступление.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ