Время собирать урожай
Шрифт:
Жизнь наша катилась под откос, вартира превратилась в помойку, в притон для пьянчуг. Я часто пропускала школу. Скоро моя учительница стала задаваться вопросами. Отца вызвали, но он был не в состоянии идти. Учительница пришла сама, но ей не открыли. Тогда она прислала социальную защиту. Тем отец открыл, но, когда понял, что дело пахнет жареным, стал орать на них, рассказывая обо всех своих бедах, за их безжалостность и непричастность к нашим несчастьям, а потом прогнал прочь, так и не запустив в квартиру, где в тот момент была гора пустых бутылок. Хорошо, что гости хотя бы разошлись. Потом пришла милиция: инспектор по делам несовершеннолетних. Ее визит принес нам много проблем, как могло сначала показаться, но они быстро забылись, наверное, потому что Седой обходил все кабинеты, наорал и укорил всех, кто причастен к происходящему, пристыдил их, опозорил, и те, дабы не связываться с моим чокнутым папашей хотя бы некоторое время, замяли дело,
После смерти дедушки бабушка стала увядать с еще большей скоростью, чем раньше. Седой совсем не ухаживал за старой больной матерью, она мало ела, мучилась от болей, плохо спала. Баба Вера за месяц так постарела, что ее было просто не узнать. Она превратилась в живой высохший труп. Выходить к подъезду подышать самостоятельно она уже не могла, а отец отказывался ей помогать, поэтому она затухала в четырех стенах своей комнаты, провонявшей старостью и мочой. Как она устала от этих непрекращающихся пиршеств, несмолкающей музыки, поселившихся у нас гостей… Когда был жив дед, у нее была поддержка. Пусть он был стар и немощен, но бабушка знала, что муж ее рядом, жив, опора ее и стена, которая стала сыпаться к закату своей жизни, но это была ее стена. После его смерти у бабушки пропала какая-либо уверенность, надежда на спокойствие. Никто не помогал ей, кроме женщин, приходивших к папе в гости. Они кормили ее супом, интересовались, чем помочь, давали таблетки. Бабушка могла хотя бы вздохнуть с неким облегчением, когда в доме появлялись женщины, потому что мужчинам было плевать, что в соседней комнате сохнет старуха, а женщины же хоть как-то старались смягчить этот процесс медленного помирания. Особенно перед бабушкой распиналась Грачевская. Кто-то даже говорил, что она подалась в няньки, чтобы старуха ей что-то оставила, чтобы охмурить Седого, который будет вот-вот наследником, чтобы… Нет, Грачевская просто относилась к старой больной женщине со всем своим состраданием, чего многим людям не понять, ибо они твари законченные. Пусть в этой громкой круглой женщине были другие пороки, недостатки, но светлое, которым она тогда очень помогла, нельзя забывать. Надо видеть в людях и хорошее, уметь благодарить. Еще много помогали бабушке наши соседи. Сосед не то чтобы, а вот его жена да. Эта святая женщина ежедневно интересовалась здоровьем моей бабушки, причем, лично у нее. Она ходила к бабе Вере в гости, угощала ее всяким, беседовала, когда та плохо себя чувствовала, соседка вызвала ей скорую помощь и спасла, продлив на какое-то, пусть и короткое, время жизнь. Вика и Настя тоже помогали бабушке. Когда они узнали от Грачевской, в каком баба Вера состоянии, в тот же день явились к нам. Какая лекция была прочитана моему отцу этой парочкой! Он даже плакал! До него наконец дошло: мать при смерти! Жаль, что эти две подруги явились так поздно. Обиженные на Седого за цирк, устроенный после похорон моего деда, они презирали отца, потому и близко к нему не подходили. Новость о том, что бабушка моя стремительно идет к своей смерти, огорчила их, подробности ужаснули, поэтому они и решили вмешаться.
Утро субботы, мы не спим, играет Queen, папаша упивается великолепием голоса кумира и собственным музыкальным вкусом. В дверь постучали. Он велел открыть. То были девочки. Как я была им рада! Я повисла на них, поочередно целуя в пухлые мягкие щеки. Я надеялась на них, они могли, как герои, спасти меня, нас.
Отец вышел в коридор, когда услышал знакомые голоса. Он смотрел на гостей виновато, но в душе теплилась радость: они снова пришли, вернулись, его любимые подруги, уважаемые, ценные.
Девочки поздоровались с папой, осведомились о делах. После шаблонных фраз обе прошли в комнату бабушки. Я с ними. Там они долго интересовались ее самочувствием, как ест, как спит, чего не хватает. Бабушка дождалась своего звездного часа и вылила на девочек все свои жалобы, а их, поверьте, было предостаточно. Мне сейчас ее жалко до ужаса, а тогда она в моих глазах была стукачкой. Я хотела, чтобы долгожданные гости спасли меня, избавили от пьяниц в квартире, шлюх и прочего дерьма, но я не хотела, чтобы они ругали отца за бабушку, потому что его чаша весов моей любви сильно перевешивала сторону старухи. Я тогда прирастала к отцу, брошенная матерью, с которой Седой мне не давал общаться, потому моя любовь к нему росла как к человеку, бывшему единственным близким в моей жизни. Все враги отца были моими врагами, в том числе и бабушка. Я омерзительное дитя, исчадие адской бездны – это понимаю сегодня, но не тогда… Я это к тому, что мне, маленькой бестии, не было жалко бабушку ни на грамм. Истощенную старуху с трясущимися руками, обтянутыми сморщенной кожей, от которой пахло мочой; старуху, чьи седые волосы, немытые уже несколько недель, выбивались сальными тонкими прядками из-под косынки; старуху, сидевшую в халате, который она не меняла уже столько дней, потому что не было сил. Мне не было ее жалко. Тогда я не понимала цену жизни, семьи, человечности.
Поняв, что бабушке необходим завтрак, Вика пошла его организовывать, а Настя пошла проводить беседу с моим отцом.
–Олег, – говорила она, сев на скрипучий деревянный стул на кухне напротив моего отца, – как часто у тебя мама кушает?
–Как попросит, так и кушает, – отвечал отец, говоря чистую правду.
–Да ну? – Настя не поверила и посмотрела на Седого с холодной издевкой. – А как часто она просит?
Отец пожал плечами.
–Хорошо, – продолжила она докапываться до истины, – спрошу иначе. Олег, когда она ела последний раз?
–Вчера, – уверенно ответил отец.
–Во сколько?
Седой пожал плечами: он не помнил, правда, потому что вчера пил весь день с Толстым и Тонким, но кто-то точно кормил мать, возможно, Витя.
Настя изменилась в лице от такого пренебрежения к старухе.
–Сколько раз в день ты ешь? – жестким голосом спросила она.
–Да как придется, – просто ответил отец.
–А Лиска?
–Да ну, кто ж знает, тоже, – Седой терял уверенность, отводил глаза.
–Тоже? Как придется? Первоклассница должна есть регулярно, – Настя начинала выходить из себя, – а не тогда, когда ее папаша соизволит о ней вспомнить.
Отец потерял перед ней всю смелость. Настя установила свою временную власть над ним. Тогда я злилась на эту высокомерную стерву за то, что она смеет так помыкать моим большим и сильным папой, я не понимала, что она старается для меня в том числе.
До самого дня кончины бабушки девочки ежедневно навещали ее, следили, чтобы старушка была накормлена, вымыта, одета. Им очень помогала Грачевская. Но ходить долго не пришлось. Неделю бабушка прожила в человеческих условиях: без пьянок, сытая, намытая. Потом скончалась. Старушха не смогла жить в этом зверином логове, адской дыре, не имея смысла жизни и любимого человека рядом. Когда у бабушек умирают мужья, они находят в себе силы жить, потому что у них остаются их дети и внуки, которые и являются главной жизненной опорой стариков. У моей же бабушки были и дети, и внучка, но только вот опоры не было. Наоборот, мы расшатывали все больше и больше и без того чахлые подпорки ее жизни. Она, конечно, боялась за дядю Витю, но у нее не было ни сил, ни возможностей поддерживать старшего сына. Ей в этих условиях стало уже настолько себя жаль (и я ее понимаю), что она решила бросить старшего больного сына на произвол судьбы и умереть, ведь ради младшего сына-изверга и бездушной внучки она жить вовсе не хотела.
Отец, когда не пил, вставал рано, часов в шесть утра. После визита Вики и Насти он как раз перестал временно устраивать попойки. Многие порывались прийти в гости, но Седой, волнуясь, что девочки зайдут проведать нас, всем отказывал. Просыпаясь, он часто будил и меня, страшась одиночества.
То воскресное мартовское утро выдалось не самым ужасным, хотя март, как правило, мерзок в своих проявлениях, особенно утренних. Седой проснулся, сделал свои дела, понял, что его гложет одиночество, и растолкал меня.
–Вставай, Лиса, – услышала я знакомое родное бурчание над ухом, – пошли чай пить, уроки делать будем, завтра в школу.
–Папа, – спросонья попыталась перечить я, хотя давно уже должна была привыкнуть к подобным ранним побудкам, – я хочу еще спать.
–Лиса, – голос его стал тверже, настолько, что я даже сквозь сон почувствовала страх, – я сказал тебе, что пора просыпаться. Вставай.
Отец сказал – дочь сделала. Я проснулась, включила мультики, папа лег рядом, мы не собирались делать уроки и пить чай, просто ему было спокойнее так.
Я привыкла вставать рано в школу, но не каждый день. Частые пьянки, происходившие у нас дома на первом году моего обучения, длились до самой глубокой ночи, поэтому спать я ложилась довольно поздно, а мой отец еще позже. Из-за этих вакханалий мы часто не могли с ним вовремя проснуться, поэтому в школу я периодически опаздывала на урок, а то и два. За этими систематическими опозданиями последовала неуспеваемость. Разумеется, моя классная руководительница задавалась вопросом, почему я нередко пропускаю первые уроки, но у отца было оправдание: уход за престарелыми родителями и братом мешал нашим с ним походам в школу. Постоянные записки скоро перестали удовлетворять учительницу. Тетя Алена, мать Кристины, выручала нас время от времени, забирая меня в школу, но не каждый день. Иногда Кристина ходила сама, потому что ее родителям было безразлично, что на пути у нас стоит оживленная дорога, для первоклассницы являющаяся сложным препятствием. В такие дни отец не отпускал меня с ней, потому что беспокоился, переживал, считал подобное опасным.