Время Сомнамбул

Зорин Иван

Первыми в город вернулись птицы. Опять закружили в небе ласточки, стаи которых переворачивались разом, будто кто-то отжимал гигантскую простынь, зачирикали в кустах воробьи, а берег с рыбацким посёлком, где ещё недавно размещался лагерь для "изолированных", снова оккупировали крикливые чайки. На улицах появились стаи голодных крыс, которые сразу набросились на неубранные трупы. Вторичного заражения лунатизмом у них не произошло, из чего можно было заключить, что переболевшие им приобретали иммунитет. Если бы остался в живых учитель, это, вероятно, дало бы ему повод заметить, что перенесённые страдания можно сравнить с прививкой, болезненной, зачастую смертельной, но необходимой. "Для чего?" - спросил бы его священник. "Для жизни", - коротко ответил бы он, не собираясь разжёвывать всё, как двоечнику. И действительно, быть может, сомнамбулизм бы лишь проверкой, испытанием, кого можно возвратить в мир осознанного действия, мир, обесцененный привычкой, но который, оказалось, надо было ещё заслужить. В этом, и только в этом, случае испытанные страдания обретали смысл.

Болезнь

проходила внезапно, обрываясь, как сон в летнюю сушь. "Надо бы выпить, - первым делом подумал Сашок Неклясов, обретя ясность сознания. Он провёл языком по пересохшим губам: - Надо обязательно выпить". Неклясов мучительно вспоминал, как провёл вчерашний день, пытаясь заполнить чёрный провал в памяти, но мысли путались, и он остановился на том, что напился в какой-нибудь рюмочной. "И наверняка, не одной", - с улыбкой подумал он, заболевший первым. Лунатизм не оставлял по себе никаких следов, исчезая, как лужа на солнцепёке. Один за другим из путешествия по лабиринтам сновидений, лунатики возвращались в город, в котором хаос сменяла упорядоченность. Будто ничего и не было. А может, ничего и не было? Только разросшееся кладбище напоминало о произошедшем, но горожане, перебирая впоследствии тех, кто не пережил сомнамбулизма, старались о нём самом не говорить. В первые дни после ухода болезни младший Варгин, чудом оставшийся в живых, бегал по улицам с безумными глазами и, хватая за рукав, рассказывал каждому встречному, что произошло. Он захлёбывался словами, то и дело сбиваясь на рыдания.

– Этого не может быть!
– не верили ему, едва удерживаясь, чтобы не покрутить у виска.
– Это же сумасшествие.

– А это?

Он указывал на разрушения, грязь, трупы, что было очевидным доказательством его правоты, но и тогда, глядя на то, во что превратился город, его удивлённо спрашивали: "Неужели, это произошло с нами?" Не со мной, а с нами! Каждый не хотел знать о своём участии, радуясь, что это навсегда останется тайной. Они воскресли, родились заново, и это было главным. Они радовались до спазмов в горле, что болезнь отступила, хотя в глубине знали: прежними им уже не быть.

Узнав о благоприятном исходе эпидемии, губернатор срочно распорядился убрать кордон, а стоявшим там военным занять город. Солдаты с угрюмыми лицами быстро очистили улицы - разгребли горы мусора, в полном молчании вырыли общие могилы, куда наспех перетащили разлагавшиеся, изъеденные крысами трупы. Сапёрное подразделение кое-как восстановило церковь, уничтожив в ней следы боёв. Насколько это было возможно, облик города обретал прежние черты. По отношению к горожанам губернатор теперь был настроен, насколько это было возможно, даже дружелюбно. Встречаясь, он тепло жал им руки, поздравлял с избавлением от болезни и уверял, что теперь им нечего опасаться. О недавнем прошлом, как и все, участвовавшие в молчаливом сговоре, он упоминал лишь вскользь, осторожно подбирая слова. Про себя он даже оправдывал перенесших сомнамбулизм. Запираясь в своём кабинете, он неторопливо выкуривал трубку пахучего табака, сквозь облако окутавшего его сизого дыма глядел в овальное зеркало, висевшее напротив губернаторского кресла, видел в нём постаревшего, измождённого мужчину, и, время от времени почёсывая мундштуком подбородок, думал:

"Мораль, отделяющая добро от зла, в каждом обществе своя. А к лунатикам она и вовсе неприменима. Её категории, и без того расплывчатые, принадлежат другому миру. В мире сомнамбул их нет. Какие драмы разыгрывались в их сознании? По каким сценариям? Это загадка. Как и сам сон. И к нему неприложимы наши законы, наши представления о том, что допустимо, а что нет. Да, они натворили много ужасных вещей, прямо скажем, не укладывавшихся в голове, от которых просто мороз по коже, но во всём виноват чёртов вирус! А человечество? Разве ему нечего стыдится? Концлагеря, расизм, тотальное уничтожение слабых. Или оно совершало это во сне? Может, вирус сомнамбулизма не приходит извне, а таится внутри каждого, как туберкулёзная палочка, время от времени, вспыхивая чудовищной эпидемией? Можно, конечно, отнестись к вирусу, как к войне. Но разве её развязывают не люди? И разве на ней убивают инопланетяне? Нет, все эти проявления наши, и только наши, присущие человечеству. Какие обстоятельства благоприятствуют этому? Сложившийся образ жизни? Неограниченное потребление? Повсеместно культивируемый индивидуализм, который на самом деле, ни что иное, как неприкрытый эгоцентризм? Отсутствие ответственности перед потомками? Всё это вместе, или что-то ещё? Тогда как это изменить?"

На последние вопросы у губернатора, естественно, не было ответа, и, как человек практический, он гнал их от себя. К тому же допустить их, значило сомневаться во всём окружавшем, в человеческой добродетели, искренности религиозных конфессий, в прогрессе, наконец, чёрт возьми. А это было уже слишком. Да, это было уже из разряда необоснованных сомнений. В конце концов, ничего другого нет, и, очевидно, не будет. Да, ничего просто и не может быть, всё идёт своим чередом, неизменным, как времена года. К тому же вирус побеждён. Во всяком случае дал передышку, которой, надо надеяться, на его губернаторский век хватит.

Не без ведома губернатора весть о случившемся в маленьком заполярном городе достигла, наконец, столицы, просочившись в центральную прессу. Широкой публике преподнесено всё было, естественно, иначе, в торжествующем ключе: усилиями врачей и местных властей (в столице не различали губернатора и мэра, издалека они оба выглядели местной администрацией, поэтому заслуги их оценили в равных долях), одержана победа - пусть до какой-то степени и пиррова, но кто об этом расскажет?
–

над неизученным пока и, вероятно, достаточно серьёзным - газетчики, не сговариваясь, всюду вставляли смягчающие словца, - инфекционным заболеванием. Да, на сегодняшний день болезнь совершенно искоренена, так что поводов для беспокойства ни малейших. И в конце концов, они были правы, всё же, действительно, закончилось хорошо, а тревожить лишний раз население, у которого и без того хватает забот, не к чему. Щекотать нервы - одно, а рассказывать о грозившей опасности совсем другое. Задним числом, правда, стали раздаваться возмущённые голоса, требовавшие расследовать, почему была допущена эпидемия, и кто виноват в том, что общественность поставили в известность так поздно. Не без расчёта на сенсацию в одном из столичных изданий появилась статья с претенциозным названием "Круг полярного ада", в которой, более или менее правдиво, описывалось произошедшее за полярным кругом и ставились вопросы об ответственности. Кто должен понести её? А, действительно, кто? Надежды, что статья наделает шума, не оправдались: победителей не судят, и настырным журналистам даже не пришлось затыкать рты, их негодование, как говорили многие, показное, проистекающее из желания прослыть новыми Катонами, попросту утонуло в общем хоре победных реляций. Преданное публичной огласке, дело получило широкий резонанс, приобрело даже политическую окраску. На врачей и следователей, участвовавших в комиссии, которая закончилась введением карантина, на солдат, стоявших в кордоне и, можно сказать, своей грудью, прикрывавших страну, да что там, весь мир, от грозного заболевания, на командовавшего ими полковника и на губернскую администрацию посыпались награды; из национального бюджета, как из рога изобилия, на город пролился золотой дождь щедрых субсидий. Со всех концов приходили также добровольные пожертвования, каждый считал своим долгом протянуть руку помощи: а как иначе, пострадали соотечественники, живущие, можно сказать, бок о бок; к счастью, зачем лицемерить, конечно, к счастью, это тяжёлое испытание, которое они выдержали с честью, выпало только на их долю, а не поразило всю страну, но на их месте мог оказаться любой, поэтому выслать деньги - самое малое, что можно для них сделать, тем более впереди их ждала полярная ночь. Из столицы прислали нового учителя, духовная академия, чтобы не пустовало святое место, направила в бревенчатый храм другого священника, молодого, искреннего и энергичного, благодаря своей слепой вере, а вместо врача, который решил не возвращаться в город, приехал новоиспечённый выпускник медицинского института. Жизнь должна продолжаться. Образование, здравоохранение, церковь - без них нет цивилизации, и можно быстро опуститься до скотского уровня. А что знали прибывшие? Да, была эпидемия какой-то странной болезни, но всё обошлось, как говориться, было и прошло, и теперь их назначили в обычный город. Да, город, как город, ничем не отличавшийся от сотен других, в котором скоро изберут мэра, вероятно из тех, кто перенёс сомнамбулизм, так скорее всего и будет, потому что на этом месте захотят увидеть своего, на долю которого выпали те же испытания, и в своей первой речи, обращаясь к горожанам, он скажет что-нибудь в том духе, что ситуация была аховая, да, чего греха таить, дело было просто дрянь, прямо сказать, хуже не придумаешь, но теперь, слава богу, всё позади, и можно смело заглядывать в будущее. Наполняющий его речь пафос будет обречён на восторженное одобрение - надо, конечно, вспоминать тех, кого унесла болезнь, на которую всё списывалось, а как иначе, не по собственной же воле совершались неблаговидные поступки (так стыдливо станут называть жители свои подвиги), но чересчур убиваться не стоит, что же теперь делать, всякое бывает. "Это контрпродуктивно, - пустит в обиход словцо новый городской глава, и его, отразившее всеобщее настроение мгновенно подхватят. При малейшем намёке на прошлое, горожане будут повторять, как заклинание: - Зачем его ворошить, это контрпродуктивно". К правительственным подачкам перенесшие сомнамбулизм, к их чести, отнеслись в подавляющем большинстве равнодушно, хотя нашлись и те, кто обрадовался открывавшейся возможности, получив компенсацию, навсегда уехать из города. Но в основном решали жить по-прежнему, никуда не перебираясь. Чёрная страница их истории, была перевёрнута, и, демонстрируя неистребимость человеческого рода, горожане снова забылись в житейских заботах, радовались прибавке к зарплате, венчались, рожали детей. Урок не пошёл им на пользу. Да никто и не воспринял случившееся как урок. Они не усвоили, что нечто подобное может повториться в любое мгновенье, да, в любой момент они могут стать жертвой катастрофы, которая, быть может, уже надвигается тихо и незаметно, пока не обнаруживая себя. А когда она разразится, станет уже поздно. И всё что им остаётся, это беречь наш хрупкий, непредсказуемый мир, то есть любить друг друга. Этого горожане не прочувствовали. И только Сашок Неклясов, нетвёрдой походкой возвращаясь из пивной, перебирал руками занозистые доски иссечённого ветром лагерного забора и, топча вырытые около него могилы, лишённые опознавательных знаков и утрамбованные ещё во времена сомнамбул, повторял с пьяными слезами: "Что же мы наделали, боже, что мы наделали..." Но его слышали только волны бившегося о берег океана.

Нячанг - Сайгон - Бангкок. А прель – май 2017 г.

73