Время своих войн-1
Шрифт:
К ножу применим только один принцип - принцип достаточности.
Что маленькому и худенькому?
Нож!
Что большому и неповоротливому?
Нож? Едва ли... Когда сойдутся один против другого, удел неповоротливого орудовать оглоблей, чтобы не подпустить в свое жизненное пространство маленьких и худеньких. Только оглоблей ему и сподручно - да собственные условия диктовать, чтобы маленькие тем же самым вооружались - не по средствам и не по возможностям. У большого - большое жизненное пространство, у маленького - маленькое. Всякий своим должен быть счастлив, и не пускать в него других. То самое и с государствами...
Писал же один мыслитель позапрошлого века: "Нож -
В быту тоже просто. Либо нож у Тебя (что есть хорошо), либо у "Него" (что печально). Оно надо, чтобы печально? Очень редко в ножевом (это, пожалуй, один случай на тыщу) сходились "нож в нож". Чай, не Испания ста лет тому обратно, нет и не было на Руси такой традиции... На кулачках? Пожалуйста! Этому тыща лет и больше, без всяких английских сложно-глупых правил. С двумя простыми - упал?
– лежи и не рыпайся, окровянился?
– тоже отходи в сторону.
Но появилась и ножевые - пусть пока и не традиция, а случай, но с отдельными умельцами отчего ж не взяться случаям? Особенно если война, а с войны всякий пробует власть на зуб. И почему-то больше те, кто не воевал, но гонору и желаний отрофеиться - захлестывает. Ножевые поединки "нож в нож" - их тактику - продиктовал блатной мир. Размер и форму определила война. Блатники скопировали. Практика войны сказала, что форма нужна такая, чтобы легко входил. Размер: длина рукояти - толщина собственного кулака, плюс толщина пальца, лезвие - две толщины кулака, никак не больше. Это испанцы не могли остановиться и дорезвились до навах. Этакие складешки вроде сабель - размером подстать. Не иначе пошло с такой мужской пошлости, как меряться... ножами. У вас больше? Синьор, разрешите удалиться? Еще в Азии, да и Африке случалась встретить наглого неуверенного в себе аборигена с мачете в собственный рост.
В Америке кольт уровнял всех, в Испании - наваха. В России никого не равняли.
Не будь нож так необходим в хозяйстве, его давно бы запретили. Японцы, опасаясь корейских умельцев, под страхом смерти наложили запрет на ношение ножей на оккупированной ими территории. А единственный разрешенный на деревню подотчетный нож приковывали к столбу на цепь. Странная боязнь для самураев - профессионалов войн, носящих доспехи, увешенных мечами, опасаться крестьянина в набедренной повязке, пусть и с ножом в руке...
Странная боязнь США (вооруженного оглоблей с напичканной в нее электроникой) к развитию национальных методик разведывательно-диверсионной войны, тому, что по средствам "маленьким и худым"... Равно и партизанским - что суть есть, всего лишь самодеятельное, "дочернее" (если говорить современным понятиями) предпринимательство в сфере диверсионной войны
Знать, есть тому причины.
– Мне пути не угроза!
Петька-Казак в родные места так и не вернулся. Не к кому. Отец с матерью ушли в один день. Трактор ушел под лед, тракторист и сани с рубщиками льда - все, никто не выбрался. Кто-то шептался - баба сглазила... Мать до этого ни разу обед отцу не носила, а тут зимой пришла с горячим, любимые отцовскими картофельными драниками. Чугунок в газету замотала, фуфайкой укутала и в мешок. В деревнях шептались - знала, что мужу срок пришел, все-таки по матери ворожья - не захотела его на тот свет одного отпускать, сын в армии пристроился, внуки не предвидятся - дел на свете больше нет. Младший Петров как раз отписал домой, что остается на сверхсрочную, а потом будет пробовать в офицеры...
Деревенская жизнь
– что там делать, где делать нечего?)..
Ромка? У Ромки нашли какую-то спинную, а еще сердечную болезнь и в армию не взяли. Через год подписался на сибирскую стройку, и там его убили. Вроде бы из-за женщины. Должно быть так и было. Ромка женщинам нравился... Петька весть о смерти Ромки воспринял равнодушно, словно тот умер давно.
Чудил много, до армии так и не сел, хотя ему пророчили - ходил на грани. И в "срочную" тоже пророчили. Сел он уже, поддержал традицию, когда капитаном был, сороковник свой разменял, Однако, не засиделся - бежал. Но это вовсе другая история, история длинная... Посмотрел интересные места. Людей. Не жалел о том, что сел, еще меньше - что бежал - шумно и нагло. Так нагло и обидно для власти, что с досады объявили федеральный розыск и негласный приказ - в случае обнаружения стрелять на поражение... А в колонии Петьку заочно крестили - дело небывалое, мульки об этом разнесли по всем зонам. Но и это другая история...
ПЕТЬКА (70-е)
В "отстойнике", где призывники, расписанные по командам, ожидают отправки, на третьем этаже ЧП. Дело, в общем-то, обычное, но на этот раз драка массовая, есть пострадавшие.
Два раза в год, весной и осенью, призывники - головная боль для коменданта. Все потому, что те, кому положено забирать свои номерные команды, не являются вовремя, либо, отметив свои документы, спешат в город - "уточнить транспортное расписание", тянут до последнего. Каждые полгода так. И каждые полгода, как не проверяй призывников, умудряются протащить спиртное, а раз (было такое) и девочек, переодетых мальчиками.
Здание бывшей (еще царской) пересыльной тюрьмы, и даже сейчас иногда (в особых случаях) используемое по назначению, два раза в год, после основательной дезинфекции, превращалось в "отстойник" призывников. Мощное, четырехэтажное, с глухим двором, где от каждого лестничного проема всего по две, но огромные комнаты - скорее залы. Окна, заделанные снаружи сварными металлическими жалюзями. Постоянно, на недосягаемой высоте, горит свет ламп - тоже под решеткой. Это для того, чтобы ошалевшим от безделья призывникам, опять не пришло в голову поиграть в "черную баночку" - бросая консервами в плафоны.
У дальней от окон стены, во всю ее длину, сплошные нары - два яруса, сколоченные доска к доске. Множество стриженных и нестриженных голов в одежде "на выброс" томящихся бездельем и снующих туда-сюда. Неистребимый кислый запах, который отдают то ли пропитавшиеся им (на века) стены, то ли сами призывники. Запах страха, ожидания, предвкушения, тоски, непонятных перемен. Всего, что возникает в общей скученности мальчишек одного возраста.
Если вызрел для любви, значит, вызрел и для ратного дела. Тем и другим заниматься одновременно нет никакой возможности, но можно превратить любовь в поле сражения, а ратное дело искренне полюбить. Но превращать это в собственную профессию готовы едва ли один из тысячи прошедших срочную службу, да и то, скорее те, кто в любом неудобстве души и телу видит нормальность, везде чувствует себя комфортабельно, словно дома...