Время таяния снегов
Шрифт:
– Я об этом не задумывался,– признался Кайон,– хотя так и есть на самом деле. Подумать только – первый человек с университетским образованием!
– Вася, а это обязывает,– заметила Маша.
– Я и то думаю,– ответил Кайон,– сначала я обрадовался, все-таки первый, а потом испугался ответственности.
Кайон взял на руки Сергея и сказал Ринтыну:
– Завидую я тебе.
– Это я тебе завидую,– возразил Ринтын,– что скоро будешь на нашей родной Чукотке, увидишь Ледовитый океан, дремлющие летние льдины на воде, тундру в цвету…
– Я не об этом,– отмахнулся Кайон,– я говорю, завидую, что ты женат,
– Это у тебя еще впереди,– успокоил Ринтын.
– Завидно все-таки мне,– повторил Кайон.
Кайон получил направление в Чукотский национальный округ в распоряжение окружного комитета партии.
Накануне отъезда друга Ринтын приехал в город, чтобы проводить его. Позвали Сашу Гольцева, Аню Тэгрынэ, Василия Львовича и пошли в ресторан “Восточный”. За столом произнесли много добрых слов, пожеланий, но сам Кайон был грустен, немногословен. Выйдя из ресторана, он взял Ринтына под руку и сказал:
– Давай-ка пройдем снова по тем местам, где мы шли в первый день.
Путь начался у Московского вокзала. Трамвайные линии по Невскому давно сняли, поэтому пришлось сесть в троллейбус.
– Машина с рогами,– Кайон толкнул Ринтына в бок.
Троллейбус мягко шел по асфальту Невского. За широкими окнами проплыли Литейный проспект, мост с конями, удерживаемыми голыми мускулистыми мужчинами, Аничков дворец, “Гастроном № 1”, Малый зал филармонии имени Глинки.
– Помнишь, как ты сюда ходил на камерный концерт? – спросил Ринтын.
Кайон печально улыбнулся. Проехали Дом книги, Казанский собор, Адмиралтейство, Главный штаб, Дворцовую площадь и выехали на мост.
Возле университета ребята сошли. За стеклянными дверьми главного здания стоял тот же самый швейцар. Усы его поседели, облупилась позолота на околыше фуражки, рукава форменной шинели залоснились. Он дружелюбно, как старым знакомым, улыбнулся Ринтыну и Кайону и распахнул дверь.
– Привет, ребята! – поздоровался он.
Ринтын и Кайон поднялись на второй этаж и медленно прошлись по знаменитому университетскому коридору мимо заставленных книгами шкафов светлого дерева, мимо портретов ученых до входа в читальный зал.
Кайон молчал. И Ринтын, понимая состояние его души, не пытался веселить его разговорами.
Потом не спеша шли по набережной до моста лейтенанта Шмидта. Кайон поглаживал рукой шершавый камень парапета, не сводил глаз с панорамы противоположного берега, обозревая его от Зимнего дворца. Адмиралтейства и купола Исаакиевского собора до завода Марти.
– Плакать хочется, когда подумаешь, что послезавтра уже не увидишь этой красоты,– с трудом произнес Кайон.– Трудно уезжать из такого города.
Ринтын молча понимающе кивнул.
– Но я еще вернусь к тебе, Ленинград,– тихо сказал Кайон.
Они подошли к каменным сфинксам. “Земляки” из Египта по-прежнему невозмутимо смотрели друг на друга, и выражение их каменных лиц не изменилось за пять лет.
Кайон поглядел на них, переводя взгляд с одного на другого, потом повернулся к Ринтыну:
– А они все-таки улыбаются. Ты посмотри повнимательнее. Ты дождись, Ринтын, пока они не растянут свои лица в доброй улыбке. Дождешься? Обещай мне.
– Обещаю тебе, Кайон, если не дождусь, то заставлю их
– Спасибо,– с полной серьезностью ответил Кайон.
Через десять дней Ринтын получил телеграмму из Анадыря: “Долетел благополучно Чукотка шлет тебе привет пусть улыбаются сфинксы Кайон”.
Ринтыну прислали гранки. Это были длинные полосы бумаги с набранным текстом. На широких полях виднелись пометки редактора и отпечатки чьих-то пальцев.
Ринтын не стал откладывать чтение и тут же уселся за свой дощатый, на козлах стол. Набранная настоящими типографскими буквами книга выглядела совсем иначе, чем рукопись на машинке. Каждый рассказ читался как новый, с интересом, а некоторые страницы даже рождали волнение. Нет, все-таки это была хорошая книга! Она вся пронизана солнцем, светом, весенним настроением. Многие места вызывали улыбку.
Герои уже жили своей собственной жизнью, независимой от автора. Вот старый Мэмыль. В его словах мудрость народа, созданная многовековым опытом хозяйская забота о колхозе, о людях, которые работали рядом с ним. Старик давался Ринтыну с трудом, своевольничал, говорил собственные слова. А Кэнири? Он был задуман как эпизодическое лицо – этакий добродушный лодырь, немного фантазер и мечтатель. Но стоило ему обозначиться в рукописи, как он повел себя странно, принялся расталкивать других героев и при каждом удобном случае выскакивать на первый план. Бывало, садясь за очередной рассказ, Ринтын решал обойтись без Кэнири. Пусть себе шумит и смешит народ на других страницах, а здесь его не будет. И все-таки он ухитрялся выскочить! Можно было подумать, что он пробирался на лист бумаги в те минуты и часы, когда автор отходил в сторону, откладывал рукопись. Ринтын пытался его убрать, но Кэнири уже шумел, требовал своего места в книге, и с ним никак нельзя было сладить. Вопреки желанию Ринтына он стал одним из самых заметных героев книги.
Аня Тэгрынэ!.. Ринтын давно собирался дать героине другое имя. Ведь в рассказе была не совсем та живая Аня, которая училась в Ленинграде. Ринтын читал ей рассказ, она загадочно улыбалась и не возражала, что другую зовут ее именем. Может быть, оставить так? Имя Тэгрынэ очень распространено на Чукотке.
Ринтын чувствовал себя так, как при прощании с Кайоном. А с Мэмылем, Тэгрынэ, Кэнири и другими людьми книги придется расставаться навсегда. Они выходят в самостоятельную жизнь, как корабли, которые сходят со стапелей Адмиралтейского завода.
Ринтын читал гранки, правил, а мысли его были далеко, там, где сейчас ходит Кайон чувствуя ногами мягкую, податливую тундру после многих лет ходьбы по твердому камню и асфальту. Скоро выйдет книга. Через два года будет окончен университет, и Ринтын вместе с семьей поедет к себе на родину. Где произойдет встреча друзей? В Анадыре либо в Гуврэле? В Улаке или в безыменном тундровом стойбище? Будущее вовсе не так легко предсказать, даже если оно полностью в твоих руках.
Подошла Маша и села рядом. Она взяла несколько гранок и углубилась в чтение. Странно читала Маша: глаза быстро бежали по строчкам, губы беззвучно шевелились, а на лице отражалось все, что было написано. Машино лицо как будто морская гладь, а содержание книги – облака, бегущие по небу: они отражались на ее лице, то набегая тенью, то открывая солнечный луч.