Время таяния снегов
Шрифт:
Каждый житель Улака получил маленький кусочек свежего нерпичьего мяса.
— Большое спасибо! — воскликнул по-русски Рычып, когда ребята принесли его долю. — А эти макароны совсем опутали мои кишки.
— То-то, — сказала старуха Пээп, — мясо нерпы все лучше, чем нетающий снег. Табачку бы немножко…
С каждым днем число выздоравливающих росло, но на улице Улака было по-прежнему пустынно: все уходили на Охоту.
Наступил день праздника — Первое мая. С утра Ринтын с Петей вывесили на ярангах и домах все флаги, которые
На улице не было ни души. Яркое солнце освещало снег и черные яранги.
Ринтын лежал на спине и смотрел в голубую бесконечность чистого неба.
— Петя! — окликнул он товарища.
Петя приподнялся на локте и уставился на Ринтына голубыми, цвета неба, глазами.
— Знаешь, — продолжал Ринтын, — куда я поеду после окончания школы?
— Куда? — спросил Петя.
— В Ленинград, — сказал Ринтын. — Поступлю в высшую школу. Анатолий Федорович много рассказывал мне о Ленинграде. Он так называется потому, что там жил Ленин.
— А там сейчас люди голодают, — задумчиво произнес Петя.
— Да, Лена мне рассказывала, — вздохнул Ринтын. — Вот бы сейчас туда нашего Наума Соломоновича с его магазином.
— Верно. Мы носили бы голодным людям макароны и сами варили…
— Нам одним не управиться, — с сомнением покачал головой Ринтын. Анатолий Федорович говорил, что Ленинград даже на самой хорошей собачьей упряжке не объехать за день.
На улице показался небольшого роста человек. Он был одет в длинную теплую кухлянку, в меховые штаны и подбитые шкурой белого медведя торбаза. Голова была обвязана теплым шерстяным платком, закрывавшим наполовину его лицо.
— Кто это? — спросил Ринтын, стараясь узнать, кто же так закутался в теплую погоду.
— Наверное, Прасковья Кузьминична, — предположил Петя.
— Нет, — ответил Ринтын. — Этот человек идет без палки.
— Э! — воскликнул Петя. — Да это Эрик!
Ребята знали, что в стойбище недавно появился новый заведующий торговой базой, Журин. Он приехал с маленькой, как девочка, женой и двумя сыновьями. Старшего звали Эрик, а младшего — Вовка.
— Ты что так закутался, как Прасковья Кузьминична? — крикнул Эрику Петя.
— Я еще не совсем здоров, — тонким голосом ответил Эрик и кашлянул.
— А мы и не знали, что ты болен, — сказал Петя, — не зашли к тебе. Твоя мать боится все, что мы занесем в ваш дом заразу.
Еще тогда, когда Ринтын и Петя разносили лекарства, они постучали как-то в квартиру Журина. Им долго не открывали. Петя крикнул:
— Открывайте, мы принесли вам лекарства!
Кто-то подошел к двери. Приоткрыв ее, на улицу выглянула жена Журина.
— Что вы здесь бродите, заразу разносите? Если нужно, мы сами сходим в амбулаторию. Идите отсюда и не смейте больше приходить!
Ринтын и Петя удивленно переглянулись: никто из жителей Улака, кроме старой Пээп,
Журины с первых же дней приезда в Улак не понравились жителям стойбища.
Возле домика, где они поселились, находилась мясная яма колхоза. Глава семьи, Эрнест Никодимович, сказал председателю Татро, что яму нужно перенести от его жилища подальше.
— Запах гнилого мяса отравляет атмосферу, — заявил он. — Мои дети не могут дышать таким вредным воздухом.
Напрасно Татро пытался втолковать Эрнесту Никодимовичу, что в яме лежит свежее мясо и от него не бывает вредного запаха. Пришлось колхозникам перетаскать мясо в другую яму.
— А мы, видишь, все стойбище украсили флагами, — похвастался Петя, показывая рукой на яранги и дома.
Эрик ничего не сказал. Он рыл снег носком торбаза и тяжело дышал сквозь шерстяной платок.
Ринтын потрогал за плечо Петю:
— Пошли, мы же обещали помочь Науму Соломоновичу.
— Верно! Пошли скорее! А ты, Эрик, не пойдешь с нами?
Эрик перестал рыть снег и глухо сказал:
— Я не могу, я больной.
31
Почти все больные в Улаке поправились, а вот бабушка Гивынэ вдруг умерла. Она как уснула вечером, так больше и не проснулась.
Накрытая одеялом, она лежала в пологе, и рядом с ней, закрыв лицо руками, сидел дядя Кмоль.
В чоттагыне шепотом разговаривали старики. Одиноко, тихо подвывала старуха Пээп.
Тетя Рытлина втаскивала в полог особо сшитую одежду для путешествия в далекую страну предков. Эту одежду сшила сама бабушка Гивынэ из лучших, отборных оленьих шкур. Извлекли на свет ни разу не надеванную камлейку из красной, как флаг, материи.
Ринтын сидел в чоттагыне, уткнув лицо в книгу. Но читать он не мог, а прислушивался к тихому, как подледное журчание ручья, разговору стариков. Ему казалось странным, что в разговоре совсем не упоминается бабушка Гивынэ. Говорили о совершенно посторонних вещах. Если бы не старуха Пээп, плач которой напоминал тихий визг замерзающей собаки, можно было бы подумать, что старики собрались просто так, потолковать между собой и говорят негромко, чтобы не разбудить спящую.
Входили еще какие-то люди, усаживались, стараясь не шуметь, и включались в тихую беседу. Ринтыну стало обидно за бабушку, и он вышел на улицу.
Весеннее солнце стояло высоко в небе. Над крышами яранг дрожал теплый воздух. Собаки лениво бродили по стойбищу. Выбрав место, они укладывались с южной стороны яранг и, закрыв один глаз, равнодушным молчанием провожали редких прохожих.
Ринтын еще издали увидел Йока. Он стоял на своем обычном месте, возле яранги. Услышав шаги Ринтына, он повернулся в его сторону и замер.
— Это ты, Ринтын?
— Я, — вздохнул мальчик и сел на теплый от солнца черный камень.
— Умерла бабушка?