Время терпеливых (Мария Ростовская)
Шрифт:
— Проходите, проходите в дом! — уже приглашал князь Михаил — Чего на дворе-то стоять, мёрзнуть!
…
— … Вот такие у нас тут дела творятся, зятёк. Нестроения с каждым днём всё больше и больше, и конца-края сему не видно!
В красной горнице, украшенной по случаю приезда гостей рушниками, народу было немного — князья Михаил Всеволодович и Василько Константинович, ближний боярин Михаила Фёдор Олексович, оставленный для совета, княгиня Черниговская, да сёстры Мария с Феодулией. Все остальные сопровождающие и встречающие
Василько Константинович сидел, глубоко задумавшись.
— Верно ли я понял, что немцы ладятся всю Полоцкую Русь занять?
— Полоцкую… — хмыкнул Михаил. — Да ежели б только Полоцкую! Они и на Псков с Новгородом зарятся! Сейчас их Литва покуда держит. В одиночку держит князь Миндовг Литовский их, и нет ему подмоги ниоткуда.
Князь Михаил засопел от переживания.
— Вот бы сейчас самое время помочь литвинам. Собрать мощное войско, да ударить в спину крестоносцам, чтоб не вылезли из чащоб Жемайтии. А потом сразу двинуть на Ригу, покуда лёд на море стоит. Когда по весне прибудет немцам помощь, город Рига уж русским будет… А там и Юрьев с Колыванью вернём!
— По твоему бы слову всё было, княже, так и Пруссию бы заняли, — вмешался боярин Фёдор.
— Так и надобно сделать! — стукнул кулаком по столу Михаил. — Время уходит, немцы укрепляются, давят славян повсюду в землях завоёванных. Они же кроме себя никого за людей не считают! Ты посмотри, что они в полабских землях делают! Полста лет всего, как заняли Полабье, а уж бодричей да лютичей по пальцам перечесть можно! Грабят их нещадно, в рабство беспросветное обратили. Зерно оставляют токмо для посева, а коли сеять отказываешься — на костёр живьём, со всей семьёй… Скотину забирают, жёнок насилуют, детей у родителей отнимают и продают, как скот! И в Пруссии те же порядки завели! А мы, русичи, да поляки с чехами токмо улыбаемся блаженно, глядя на бесчинства немецкие, да в гузне почёсываем! Хватимся когда, поздно будет!
— Хороший немец — мёртвый немец… — подал голос боярин Фёдор.
— Истинно! Истинно так! — князь Михаил снова стукнул кулаком по столу. — Как они себя ведут, так и с ними поступать надобно! И пленных не брать!
— Разгорячился ты, отец, — подала голос княгиня Черниговская. — Нету немцев-то здесь, за столом, успокойся!
Все засмеялись, и князь Михаил перевёл дух.
— Правда твоя, мать. Нет смысла в сотрясании воздуха беспредметном, изжогу токмо наживать.
Князь Михаил долил в чаши себе, боярину и гостю. Собственно деловой разговор он собирался начать завтра, на свежую голову.
— Ну, здравы будьте, дети мои!
Выпили. Князь Василько, впрочем, скорее пригубил — не очень любил это дело. Зато князь Михаил уже заметно охмелел.
— Ну, а когда я дождусь-таки, дети мои?
— Чего, тятя? — по-свойски спросил Василько.
— То есть как чего? Внуков, конечно!
Разом смолк разговор за столом.
— Выпил ты, господин
— Чего выпил? Ничего ещё не выпил! — Михаил потянулся к кувшину.
— Выпил ты, княже, — уже с нажимом произнесла княгиня Черниговская.
— А? Да ну… Ну да… — туго соображал Михаил. — Так на чём мы остановились-то, Василько Константинович?
— Ты бронницу свою показать мне хотел, — напомнил Василько.
— А! Точно… — Михаил Всеволодович тяжело полез из-за стола. — Пойдём, зятёк, покажу чего… Мне тут самострелы немецкие прислали, страшное дело! На пятьсот шагов, почитай, железную стрелу мечут! Вон Фёдор всё расскажет… Айда с нами, Фёдор, твоя голова сейчас нужнее золота…
…
— …Вот так мы и живём с Васильком моим, Филя.
Сёстры сидели в светёлке, где совсем ничего не изменилось. И Марии опять почудилось, что ничего и не было — ни свадьбы, ни князя Василько… Не было этих двух лет. И так страшно вдруг стало ей…
— Ты счастлива, Мариша? — тихо спросила Феодулия.
— Счастлива, — твёрдо ответила Мария. — Так счастлива, что и представить невозможно. Вот токмо…
Она замолчала, колеблясь, но сестра внимательно ждала продолжения.
— Батюшка за столом в самую точку попал, Филя. Два года уж, почитай, живём, а всё праздная я хожу…
— Как часто живёте-то? — спросила Феодулия. Без насмешки спросила, и даже без любопытства — как лекарь спросила, уточняя. Мария покосилась на неё: надо ли говорить?
— Почти каждую ночь, кроме мокрых дней моих, — призналась она вдруг сестре. — А первые месяц-два и вовсе, почитай, не слазил с меня мой Василько…
Ляпнула и устыдилась. Ну кто же про такое говорит? Дура и есть дура…
— Плохо дело, — опять без тени насмешки произнесла Феодулия. — Но не отчаивайся, сестрица. Мне вот маменька сказывала, поначалу у них с батюшкой тоже долго детей не было. Но молились они крепко, и вымолили у Господа нашего меня вот, а там и ты народилась…
— Да и молюсь я тоже! — возразила Мария.
— Значит, не так что-то. Вот что, Мариша… Отныне я за тебя каждый день молиться стану, чтобы понесла ты. Утром буду молиться и вечером…
— Спасибо тебе, Филя! — Мария обняла сестру, чмокнула в щёку. — Ты самая лучшая у меня, правда!
— Так-таки и самая? — улыбнулась Феодулия.
— Ну после Василька моего, конечно!
…
— …А может, погостили бы ещё пару деньков-то, а? Феодулия вон с Марией, небось, никак не наговорятся.
В парадной горнице княжеского терема сегодня было светло, как днём — князь Михаил распорядился не жалеть свечей для своего любимого зятя. Ещё бы не любимого! Князь Михаил был очень доволен, решив важнейший государственный вопрос о немедленной поставке из Ростова куньих шкурок [шкурки куниц имели в Древней Руси статус валюты, наравне с серебром, и даже имелся серебряный эквивалент этой шкурке — "куна"]. В лесах вокруг Ростова куниц было полным-полно, а вот вокруг Чернигова эти зверьки уже почти перевелись, из-за неумеренного истребления.