Время тяжелых ботинок

Король Владимир

– Я уверен, – вы заслужили этот скромный гонорар гораздо раньше, – Кинжал пожал протянутую руку и почувствовал в ладони маленький бумажный шарик.

Вечером дома он прочитал сообщение, а бумажку сжёг.

Зазвонил мобильный телефон.

Ликуша спросила, где он сегодня ужинает?

– Ты что забыла? Сегодня понедельник, у меня разгрузочный день, на одних фруктах. А на ужин только стакан кефира.

– Тогда я подъеду?

– Конечно. Я почитаю тебе свои стихи. Вот послушай, только что написал: «Как в кровь – молекула вина, / как в чуткий мозг – стихотворенье, /

как в ночь июльскую – луна, – / в сознанье входит точка зренья».

На другом конце линии раздался всхлип.

Обалдевший Кинжал спросил:

– Ты что – плачешь?

Он представил её огромные глаза – как два озера.

– Это, наверное, больно…?

– Не понял – что больно? – озадачился Кинжал такой реакцией на его стихи.

– Когда точка зренья входит в голову…

– А, ты про это… Ладно, не расстраивайся. Для мужчины – чем больше таких точек, тем лучше.

Она шмыгнула носом:

– Позвонила – узнать, не надо ли чего? Завтра у тебя с утра массаж. Я подъеду без четверти девять.

Кинжал вскочил и в каком-то безотчётном восторге провёл молниеносную серию ударов по боксёрской груше.

Бесстрастный счётчик высветил – двенадцать.

«А ведь это могла быть чья-то погибель», – подумал он и снова углубился в Интернет.

5

В шесть часов утра среди прудов, в лесу, у деревни Юсупово в Подмосковье, Желвак встречался со своим связником по теме международной торговли оружием. Машины и охрана остались у дороги. К месту встречи – пятнадцать минут, и только пешком, – такой уговор. На них обязательно откуда-нибудь уже наставлен бинокль.

Телохранители, как всегда, ещё в машине совали ему «беретту»: «Возьмите, Сергей Палыч, только на курок нажать! И нам спокойнее будет». Но Желваку огнестрельное оружие было не положено. «Я что – пацан какой или “бык” с пистолетом бегать! Забыли, кого охраняете!» Для самообороны он предпочитал небольшие ножички, острые как бритва, но, согласно государственному стандарту Российской Федерации, холодным оружием не являющиеся.

Пруд, редколесье, поле – место выбрал связник.

Лес подходит прямо к пруду, становясь редким, прозрачным. Всё – под визуальным контролем минимум на километр. И если уходить – то на все четыре стороны, среди деревьев: стреляй вслед – не попадёшь. И пруд по пояс, и до дороги рукой подать.

На Палыче дачный прикид – бейсболка, светлые брюки, куртка, кроссовки. В руках удочка, за спиной рюкзачок – без диктофона. Этого Кундуз не любит и всегда проверяет, – есть у него такой аппаратик.

Пасмурно, холодновато, рыболовов не видать.

Желвак присел на поваленную берёзу.

Интересно, сегодня Кундуз спустится на парашюте из пролетающего двухмоторного самолёта, прилетит на дельтаплане или вылезет из пруда в водолазном костюме? А может, подойдет сохатым и рогатым, сбросит лосиную шкуру, скажет, как всегда, «Я вас приветствую!» и постучит по часам? Продолжительность встречи всегда оговаривается заранее. Сегодня – одна минута.

– Я вас приветствую.

Опять Палыч не угадал. Кундуз

вырос сзади, словно материализовался из воздуха.

О нём Желвак только и знал, что это полковник-разведчик, герой Афганистана.

– Мне нужен Вайк, лично и срочно.

– Ответ через две недели. Канал связи выберу сам.

– Но всегда было семь дней! – Желвак подставлял спину – знак особого доверия, но голос связника, как и его физиономию, он знал хорошо.

– Повторяю: ответ – через две недели.

Палыч повернул голову и увидел удаляющегося бомжа в грязном камуфляже с давно немытой косматой гривой и клетчатой турецкой сумкой. Он сутуло передвигался тяжёлой походкой человека с плоскостопием третьей степени.

Правильно говорит Пенелопа: все люди – актёры. Однажды связник продемонстрировал, как он бегает, – по снегу, босиком и шибче оленя.

Это было ещё на прошлой точке для контактов, в Талдомском районе. Что-то Кундузу не понравилось, и он прямо посреди обмена информацией рванул прочь, на ходу сбросив резиновые сапоги. Через секунды его и след простыл. Сапоги тогда Палыч лично облил из канистры, поджёг и дождался, пока они сгорят дотла. От палёной резины снег вокруг почернел. Потом, на Сейшельских островах, Вайк рассказывал Желваку, что Кундуз из соседнего леса наблюдал в бинокль и тоже ждал, пока догорит.

Костёр был сигналом для продолжения работы с Кундузом, а значит – и самим Вайком.

А что тогда испугало связника, так и осталось загадкой.

6

Каждый день Леонид Брут наворачивал по Москве такие пешие круги, что кончиками ушей чувствовал безмолвные проклятия в свой адрес: они иногда горели.

В среду, 8 июля, он вышел из дома в шесть часов утра и по проспекту Маршала Жукова дошёл до метро. Там по переходу вышел к памятнику Рихарду Зорге. Данное скульптурное решение ему нравилось.

Особенно его привлекало то, что здесь открытое, сравнительно безлюдное место, и была возможность всё-таки срисовать своих, как говорили в России в начале двадцатого века, «топтунов». Это вовсе не означало, что как уроженец и воспитанник культурной столицы он не оценил изваяние уникального разведчика, словно выходящего из стены.

Памятник – удачный. Чего не скажешь о десятках новых московских статуй.

«Хвост» был. Светловолосый неприметный паренёк топтался у подземного перехода и имитировал горячую беседу по мобильному телефону. Позицию он выбрал грамотно: объект может нырнуть под землю.

Сорок минут продержал его на коротком поводке Леонид Сергеевич Брут.

Он рассматривал памятник из разных точек, фотографировал его маленьким фотоаппаратом, что-то записывал на специальных карточках. И… изучал этого паренька.

В подземный переход Брут не пошёл.

Он двинулся в обратном направлении, к своему дому, «хвост» заскучал, и так они плелись до глянцевой высотки «Роспечати». Здесь Кинжал преспокойно тормознул машину и назвал адрес: метро «Полежаевская».

– А вы уверены? – хихикнул разбитной бомбила, – это в трёхстах метрах сзади.