Время тяжелых ботинок
Шрифт:
6
В юности Чекашкин писал стихи. Университетское издательство выпустило тоненькую книжечку его лирики. И сейчас, идя по незнакомому коридору изолятора временного содержания и фиксируя в рукаве обнажённый клинок длиной двести двенадцать миллиметров – ножны оставил под скатертью, – в такт шагам он про себя декламировал: «Мы идём, / но на пройденном месте /остаются клоки нашей шерсти. / И саднит в нас израненность чести, / И гнетёт неразмененность мести./ Мы идём с несмышленностью
В камере широкой улыбкой его встретил Ахмет, – тот, что больше всех издевался, красавец восточных кровей с железной пастью. Он картинно распростёр объятия, предоставив кандидату в «петухи» насладиться галереей наколок на безволосом торсе. В спецкамеру его перевели, пока Чекашкин общался с адвокатом:
– Ну-ка, акробат, подмигни нам своим шоколадным глазом!
За спиной тяжело грохнула запорами дверь.
Двое других сплясали русского, звонко и слаженно отшлёпав себя по голым животам и бёдрам.
Четвёртый, «петух», задиристо пропищал:
– Один раз – не пидорас! Второй раз – как в первый раз. А третий – вжик, и – опять мужик!
Своего голоса Чекашкин не услышал.
Во всё горло, пронзительно, как загнанный зверь, он орал свои юношеские стихи.
«Но и так: наше шествие – праздник!» – кортик снизу вошёл Ахмету под правое ребро, надвое рассёк лёгкое. «Во-о, ты, фра-ае-эр…», – только и смог выдохнуть вор-рецидивист, никак не ожидавший от жизни такой подлянки.
Второй, Рогожа, охотник на инкассаторов, уставился на оседающего долу Ахмета и на мгновение впал в ступор. «Даже ночью стыда и боязни!..» – и Рогожа поймал клинок в солнечное сплетение по самую рукоятку, захрипел и очумело выдавил: «Ну-у, бля-а-а…»
У третьего, Желтка, мастера по разбойным нападениям на одиноких старушек в сквозных питерских дворах, уже были секунды, чтобы оценить ситуацию. Он попытался достать нападавшего ногой, но поскользнулся, рефлекторно взмахнул руками, пытаясь удержать равновесие. «Даже утром объявленной казни!..» – и Желтка левым незащищённым боком швырнуло прямо на острое жало боевой стали.
Именно Рогожа и Желток должны были в известной позе держать за руки новообращённого, но зайти кандидату в «петухи» сзади они не успели.
Последний обитатель спецкамеры, опущенный Цыпка, форточник, младший и самый тщедушный, упал губителю в ноги, обнял их и завопил:
– Дя-а-денька-а! Родно-ой! Не убива-ай! – чем заглушил нижнюю строку поэтического сопровождения кровавого действа: «Даже так: боль рождения – праздник!»
Вбежали два вертухая.
Один вывернул руку душегуба, подхватил звякнувший о цементный пол кортик, быстро протёр рукоятку заранее приготовленной салфеткой и сунул в ладонь обезумевшего от страха Цыпки.
Убийца почувствовал укол в плечо, и залитое кровью узилище крутанулось
7
Очнулся он утром следующего дня на кожаном диване, в чьём-то богатом каминном зале.
Камин был холодный. Художественная ковка позолоченных аксессуаров, огромный напольный подсвечник на четыре рожка с горящими свечами и полутораметровая, каслинского литья ваза говорили о том, что он попал в мир иных, малознакомых стандартов, контролируемых горизонтов и солидных, уверенных в себе денег.
Он увидел того самого адвоката и лысоватого, с серым лицом и мощными подвижными желваками властного человека в дорогом тёмно-синем костюме и розовой сорочке без галстука. Они сидели в глубоких креслах и внимательно смотрели на него.
– Как вы себя чувствуете? – спросил незнакомец.
– Кортик отца верните.
Наверное, и дети не умеют так смеяться, как эти двое.
Адвокат в жёлтой сорочке и бордовой кожаной безрукавке хохотал тонко. У него был настоящий драматический тенор и, вполне возможно, он об этом не догадывался. Его напарник сипло хихикал.
– Вот это по-нашему! – набирал воздух адвокат для нового приступа смеха. – Это… вполне…
– … нагло – вплоть до безобразия, – перебил второй, вытирая белоснежным платком обильно слезящиеся глаза. Подвижные желваки гуляли под кожей.
Успокоились внезапно, в одну секунду.
Чекашкин спросил себя: я их действительно рассмешил или мне показалось?
Тот, что был меньше, но значительнее, встал.
Он был чуть ниже среднего роста, не лишён изящности. В нём чувствовалась высокоорганизованная энергетика человека, наделённого большой властью над людьми и обстоятельствами.
– Кортик мы обязательно вернём, но пока это – вещдок. Изымем после суда над Цыпкой.
Бесшумно отворилась дверь, и белое воздушное длинноногое создание с ошеломительным бюстом, в алой юбочке величиной в два пионерских галстука вкатило тележку, богато уставленную снедью и напитками.
– Ча-ай? Ко-оф-а? – пропела оно с мягким южнорусским акцентом.
При этом блондинка игриво смотрела на новенького. Вкусы остальных ей, скорее всего, были хорошо знакомы.
– Китайский лимонник, если можно.
– Понравилось, – констатировал адвокат. – Ликуша, принеси.
Возвращаясь в реальность, статистик сел и только сейчас с изумлением заметил, что одет в тончайшие дорогие брюки цвета индиго, горчичный пуловер и чёрную сорочку из шёлка невероятного качества. Носки были тоже чёрные и шёлковые. У дивана стояли ярко-коричневые туфли и вкрадчиво нашёптывали: «Мы – прямо из Италии, последний писк от Валентино».
Пахло неведомым одеколоном.
Всё это можно было увидеть, пощупать или понюхать только в дорогих бутиках, дорогу к которым он не знал.