Время учеников. Выпуск 1
Шрифт:
2
Стас
В начале было слово.
— …уже после их Гражданской войны, когда неграм дадены были равные права и все такое прочее — эмансипация, слышали? — так вот, начали негры торговлишку. За бедностью общей приходилось им открывать лавки свои в темных амбарах да в подвалах. Масло для освещения в то время было дорого, так что негры на освещении экономили изрядно. А «лавка», «магазин» по-английски будет «шоп». Отсюда и пошло: «Темно, как у негра в шопе». А форма, которую избрали вы, суть не что иное, как искажение…
— Есть.
— Есть —
— Не «суть», а «есть». Суть — множественное число.
— Вы ошибаетесь, коллега! «Суть» — это краткая форма от «сущность», что означает, в свою очередь…
— Тихо. Он, кажется, очнулся.
— Вы что, видите в темноте?
— Нет, я просто хорошо слышу. Эй, новенький? Вы проснулись?
— Еще не знаю, — сказал я. — Нет критериев.
— Наш человек, — сказал кто-то другой.
— И должен заметить, — я приподнялся, — что в Америке времен Гражданской войны для дешевого освещения использовалось не масло, а керосин.
— Керосин — это и есть название хлопкового светильного масла…
— Тихо! — выдохнул кто-то на пределе волнения. — Новенький! Назовись!..
— Стас Попов…
— Стась! Не может быть!
— Но факт. Ты кто?
— Не узнаешь?
— Пока нет. Скажи что-нибудь спокойно.
— К черту спокойствие! Я — Эспада!
— Костя… — у меня куда-то делся голос. — Так ты живой…
— Осторожно!.. — прошипел кто-то, а потом меня просто смяли в комок. Костя был фантастически длиннорук и силен при этом.
Когда в шестьдесят седьмом началась вся эта мерзость на станции «Ковчег», Эспада был в числе первых пропавших — еще до появления призраков и выворотней. Так что он и знать не знал, что пришлось пережить нам, оставшимся, — и чем все кончилось…
Впрочем, относительно «кончилось» я, наверное, заблуждаюсь.
Их здесь было пятеро: Эспада, пропавший вместе со мной и почти одновременно; Вадим Дубровин, один из открывателей Саулы, — именно он развлекал общество толкованием поговорок; Вольфганг Свенссон, нуль-наладчик; Патрик Дэмпси, пилот; и Эрик Колотилинский, прогрессор, специалист по Гиганде. Все они были похищены неизвестными людьми из мест изоляции; все, как и я, когда-то исчезли в глубинах космоса, а потом неведомыми путями оказались на Пандоре неподалеку от курорта Дюна, голые, почти ничего не помнящие поначалу… Патрик обладал способностями, отдаленно напоминающими мои: в его присутствии у металлических проводников резко изменялось сопротивление; в какую сторону, зависело от того, какое у Патрика настроение. Другие ничего особенного за собой не числили — кроме того, разумеется, что дверные мембраны их — нас — не пропускали, приравнивая к пандорианской фауне. И это несмотря на то, что все и всяческие исследования генетического кода — по крайней мере, моего — ответ давали один: человек. Мембраны плевать хотели на результаты исследований…
Мы с Эспадой пропали из орбитальной станции «Ковчег». Эспада — просто из закрытого отсека, я — после того, как погасли звезды и станцию начало корежить и ломать. Патрик, пилотируя транспортный «Призрак-Дромадер», вышел из очередного прыжка в каком-то очень странном месте: в центре исполинской каменной пещеры. Судя по практическому отсутствию гравитации, это была внутренняя часть полого астероида. Он задал обратный курс, но началось что-то непонятное, и потом уже Патрик очутился на Пандоре. Вольфганг был одним из тех, кто весной
Если резюмировать — а этим ребята занимались долго и упорно еще до моего появления (Эрик и Вольфганг находились здесь уже недели три, судя по внутренним часам), — то получалась простая вещь: кто-то собирал в одном месте тех, кого прогрессоры (кстати, почему именно они?) старательно держали порознь, не позволяя им даже догадываться о существовании себе подобных. Интересно, много ли нас еще в природе вообще и на Пандоре в частности? На «Ковчеге», когда там начались чудеса, находилось одиннадцать человек…
Аля
Было беспричинно и непривычно тяжело. Будто бы увеличилась гравитация. Икры налились тяжестью, подошвы прилипали к мягкому рифлонгу пола. Хотелось лечь в ванну, но почему-то эта мысль вызывала неясное отвращение. По отдаленной аналогии вспоминались беременности — хотя формально ощущения были другие.
Она прогнала девчонок и осталась лежать. Сначала просто так, потом — вывела на потолок дисплей мнемониатора. Настроилась — и начала воссоздавать то, что помнила.
Вот они подбегают: трое. Стас и Тони-Мирон. Стас смотрит на глайдер, а Тони-Мирон одним глазом, рассеянным, смотрят на глайдер, другим — бдительным — на Стаса. И это не позднейшие наслоения впечатлений, нет — это было замечено, а потом забыто…
«Граф Монте-Кристо».
Нуль-связи здесь нет.
Извините, я ненадолго…
И — сны. О, да! Какие сны, сколько снов! Я там была, там видела…
Не помню.
Мнемо — не помогает. Будто лезу на ледяную горку…
Вот и опять вниз.
Стоп. Зацепилась.
Не упасть бы…
Сон-матрешка. Я во сне — не я. И та, кто я во сне, — видит сон. И я его вижу, разумеется, тоже, но как-то со стороны и неглубоко — будто смотрю одним глазом.
Бег по серой грязи, из которой торчат голые прутья — поодиночке и пучками. Стремительный бег, беззвучный, ровный. Я почему-то смотрю не прямо перед собой, а чуть вправо.
Серая стена — металл? Рядом каменная глыба. Я погружаю в камень руку, что-то вынимаю…
Потом — я лечу! Справа в поле зрения — мое колено, лоснящееся, темное. Будто бы распухшее.
Подо мной кромешный ад: нагромождение скал, пропасти без дна. И вот я ныряю в такую…
Темно. Темно. Темно. Теплая, сладкая, почему-то исторгшая меня темнота. Радость возвращения и обида: зачем выгоняли, за что? Как щенка на мороз.
Нетерпение. Сейчас что-то произойдет — невыносимо приятное. Темнота течет навстречу, обнимает. Она может быть ласковой.
Вот сейчас… сейчас… Ожидание, нетерпение. Ну же!..
Взрыв — боль — слепота — вибрации вперекрест — будто дисковые пилы входят медленно в череп. Я кричу…