Время ушельцев
Шрифт:
— Даже и такие бывают?… — пробормотал Матвеев.
— А самое интересное, знаете, что? — спросил подполковник. — То, что половина этого клуба — ученики или выпускники той самой школы. Да-да, то самое «душманское отродье», из-за которого его уволили. Понятно? Вот так-то!
Андрей молча повесил трубку и задумался.
— Понятно, что ничего не понятно, — медленно произнес он. — Ну ладно. До послезавтра время у меня теперь есть. Так что займемся вещественным доказательством номер раз, которое, кстати, ничего не доказывает.
Я
Но все чаще и чаще Верланд, несмотря на его сходство с Мидгардом, казался мне отвратительным, как прекрасная картина, срисованная негодным пачкуном, выдающим себя за живописца. Рев и вонь автомобилей, мертвенно-желтый свет уличных фонарей, торчащие там и сям фабричные трубы — все это вызывало у меня приступы глухого раздражения, особенно сильные в первые несколько часов после возвращения. В такие минуты мне не хотелось даже идти домой. Я садилась на лавочку у подъезда и тупо смотрела куда-то между пыльных кустов, долженствующих украшать фасад дома, пока не приходила в себя настолько, что могла воспринимать этот искаженный мир, не ругаясь при этом нецензурными словами.
Вот в таком состоянии и застал меня однажды Константин Михайлович, художник с первого этажа. Настроение у меня и без того было паршивое, а тут еще какие-то здешние иркунообразные подожгли мусорный бак, и он весело горел, распространяя зловоние на всю округу.
Поначалу я даже не обратила внимание на то, что художник пытается нарисовать меня. Но, когда я захотела распрямить затекшую спину, он довольно-таки резко потребовал:
— Не двигайся!
И после секундной паузы прибавил уже гораздо мягче:
— Пожалуйста…
Два дня спустя, когда я снова собиралась идти в Мидгард, Константин Михайлович окликнул меня из окна:
— Алиса! Доброе утро. Хочешь на себя посмотреть?
Устоять перед таким приглашением было невозможно, и я зашла в его квартиру.
— Ой, сколько картин! — воскликнула я.
— Ага! — саркастически произнес хозяин. — Вот на днях ко мне приперлась целая делегация из налоговой инспекции. Тоже восхищались: «Ой, сколько картин!». — «А что это вы, — говорю, — в блокнотики записываете?» — «А это мы с ваших картин налог исчисляем». — «Позвольте, — говорю я, — так это вы что же, облагаете налогом то, что еще не продано?» Какое там! Такой налог мне влупили, что я до сих пор в себя прийти не могу. Хорошо живем, черт возьми! Незамысловато.
— Костя! — донеслось из соседней комнаты. — Ты че, натурщицу привел?
— Да нет, соседка. Я с нее на днях «Воительницу» писал.
—
…Рыжеволосая девушка в кольчуге сидела на обломке разрушенной стены, держа свой шлем на коленях. Меч, с которого стекала черная кровь, лежал возле ее правой руки. И все залито раскаленным светом горящего города, во всем боль и усталость…
— Что, нравится? — из-за мольберта выглянула желтоволосая дама лет двадцати пяти с насквозь прокуренными зубами. — Костя, он еще и не такое может!
Я посмотрела на нее и изумленно ахнула.
В пейзаже, висевшем над ее головой, мне с самого начала почудилось что-то очень знакомое. Но вот теперь не узнать его было нельзя. Потому что это было Озеро Пробуждения.
Тонкий пар поднимался с его незамерзающих вод, и, казалось, белые призрачные фигуры медленно кружились в танце…
«И помещены были четыре племени фаэри в Иффарине, на берегах Озера Пробуждения, у подножия Пламенной Горы», — вспомнилось мне.
— Что, «Озеро Призраков» понравилось? — спросил меня Константин Михайлович.
Да. Теперь это Озеро Призраков. Лишь тени фаэри кружатся в безветренном воздухе…
Радио между тем продолжало в черт-те который раз пиликать «Лебединое озеро».
— Да что у них там, помер кто! — Константин Михайлович включил магнитофон.
— Внимание, слушайте важное сообщение, — вдруг произнесло радио.
«Стоя по стойке «смирно», Танцуя в душе «брейк-дэнс»… —издевался магнитофонный Гребенщиков.
— Товарищи! Наше отечество в опасности. Продолжается массированное наступление на права трудящихся…
— А их и не было. На что наступать-то? — горько усмехнулся Константин Михайлович.
— Условия жизни людей становятся все тяжелее…
— Козлы-ы!
— Советский человек чувствует себя за границей иностранцем второго сорта…
— Ишь ты, какая смелая мысль! — не на шутку рассердилась желтоволосая.
— Мы выступаем… мы призываем…
«Слова мои не слишком добры, Но и не слишком злы. Мне просто печально, могли бы быть люди… Козлы-ы!»