Время воды
Шрифт:
Я не знаю его историю от начала и до конца. И все же отвлекусь, чтобы рассказать ту ее часть, которая мне известна. Смею предположить, что Сергей ушел жить в общину безумцев, готовиться к «концу света» или чему-то подобному. Надеюсь, что не в Сибирь или Удмуртию, а в какую-нибудь теплую страну, с морем, фруктами и свободной двуполой любовью.
Мы не часто говорили о работе, здесь все было понятно: хватай и неси. Еще реже — о личном. Тем не менее, незадолго до исчезновения Сергей похвалил мои медитативные способности и пригласил посетить некий подвал.
«Подвал» — так называлось место, где прятались от реальной жизни
«Подвал» или «Центр Силы» окопался в неблагополучном рабочем районе недалеко от станции метро Ломоносовская, в панельной девятиэтажке, какие начинают крениться и осыпаться сразу после заселения. Помещение было осушено от гнилой петербургской влаги и отделано вагонкой, как финская баня. Дверь открывали по кодовому слову, которое шепотом произнес Сергей, нагнувшись к замочной скважине.
Нас впустили в тесный предбанник с низким потолком, где предложили снять головные уборы, брючные ремни и обувь, и провели в большую комнату. На полу лежали коврики, подушки и адепты освобождения.
Мы сели, скрестив ноги, недалеко от выхода. Сергей сказал, что здесь можно медитировать почти как на складе, но у меня не получалось сосредоточиться без привычной коробки в руках, и я рассматривал адептов сквозь ресницы. Адепты освобождения… Мужчины. Скрученные сколиозом, от двадцати до сорока, такие шарахаются от каждой тени в полутемном парадном и при повышении температуры на градус вызывают врача, у них нет денег, друзей и девушек, поэтому они ищут свободы. Женщины. Депрессивные, суицидальные эгоистки, с недостаточно развитыми половыми признаками, закомплексованные и озабоченные одновременно.
Вдруг по комнате прошелестел восторженный шепот и вслед за ним в проеме возник гуру: сухой, кривоногий, с ушами, скрученными в стручок, как у тренера по дзюдо. Он старательно следил за осанкой и был нарочито нетороплив, словно секретарь горкома партии. Его выдавали блестящие карие глазки. Они беспокойно катались по жирным желтоватым белкам, это были глаза чревоугодника, которому все одинаково приятно и хорошо: что свою чакру подставить, что чужою попользоваться.
Оглядев присутствующих дев и мужей еще раз, я сказал себе: Витя, освобождение с ними бесперспективно. И когда гуру воскурил паникадило, я вытащил из-за пазухи коньяк, который приготовил на вечер. Я не успел выпить и половины, как меня попросили уйти. Сергей не вступился за меня, как сделал бы на складе, смотрел печально. Я сделал вид, что не заметил его взгляд.
— Освобождение здесь, господа, — помахал я на прощание бутылкой. — Здесь сидит джинн, выпустите его в себя.
Несколько адептов оторвались от медитации и поперхнулись. Мне показалось, что гуру тоже сглотнул…
С тех пор бригадир со мной не разговаривал. Я не разговаривал с ним. Сергей отъезжал
Между тем, работа и связанная с нею жизнь никуда не девались. Я всегда находил свое место. Я разгуливал по складу в форме моряка. Постороннему наблюдателю моя величественная бездеятельность казалась высшим проявлением профессиональных качеств и выгодно выделяла на фоне прочих работающих. Этот старый прием используется режиссерами, когда нужно создать простой, но конкретный образ. В боевиках и детективах главный герой обычно сидит на возвышенности в сторонке, его одежда отличается от одежды других персонажей, губы скошены в полуулыбке, а брови нахмурены.
Благодаря стечению разнородных и трудно прогнозируемых обстоятельств, я повторил этот трюк. Общественное мнение сработало и вывело меня из пучины технологического процесса наверх. Я ощутил в руках неизвестную мне ранее субстанцию, она называлась власть. Всем вокруг стало казаться, что я знаю, как упростить и ускорить работу, каким коробкам где лучше стоять, в какой последовательности лучше загрузить заказ покупателям. Ребята не начинали без моей команды, хотя каждый мог отдать такую команду себе самому, ибо в принципе знал, что нужно делать. Анна и Нина Владимировны, завидев машину из порта или крупного клиента в окно, принимались в оба горла кричать:
— Витя, Витя! Окорочка!
Или:
— Витя, Витя! Обосланян!
Кто таков был этот Обосланян — я не знал, да этого и не требовалось, требовался мой авторитет.
Сам Керим ежедневно выходил из конторы, чтобы посоветоваться насчет товарных остатков. Обычно, перед тем как что-то спросить, он три-четыре раза оббегал вокруг меня, словно боролся с гордостью или стыдом, а потом визгливо запрашивал:
— Витя, можем мы еще две машины водки принять?
— Говно вопрос, — обычно отвечал ему я, закуривая.
Я отвечал буквально, но Керим заряжался от меня уверенностью и уходил звонить старшему брату.
Я перестал уставать и поправился в весе. Щеки порозовели, а живот нависал над ремнем все внушительнее и солиднее, это добавляло мне уважения. Так заведено на Руси: вес тела пропорционален количеству власти. Я не перестал носить коробки и мешки, но делал это только в охотку, когда имел соответствующее настроение. От динамической медитации я полностью отказался, ибо надсмотрщикам нужно смотреть не за собой, а за другими, равно как и жрецам. Кроме того, я получил право использовать более легкий способ изменения действительности: в любое время рабочего дня я мог приложиться к бутылке.
Я получил возможность покидать пределы склада, когда офис закрывался на перерыв. Миновав две решетки, между которыми тосковал охранник (тот самый украинский натовец, который водил меня на собеседование к Кериму), я оказывался в офисной части компании «Три Героглу». Здесь, среди компьютеров, факсов, фикусов и кассовых аппаратов, работали Маша и Света, а также женоподобный молодой человек Валера, с большой, вмещающей две тысячи кроссвордов, головой и слабым нескладным телом. Валера был дальним родственником Керима, а потому состоял на должности менеджера. Эта профессия стала безумно популярной в новой России, хотя ее смысл и функции были мало кому ясны. В «Трех Героглу» менеджер нарезал бумагу и изредка поднимал телефонную трубку…