Время волков

Ворон Алексей

Что тогда произошло со мной? Был ли я действительно принесен в жертву или это только бредовые иллюзии больного мозга? На моем теле не осталось ожогов, но я знаю, что внутри меня, в груди все обуглено. Там, где было сердце, теперь черная пустота.

— Залмоксис! Очнись же, спаси нас, пока мы не сгорели заживо!

Волчонок с воем повис у меня на шее. Я отвлекся от своих воспоминаний, вернувшись к реальности. Мы находились посреди объятого огнем дома. В моей комнате не было окон, теперь я понял почему. Уйти отсюда незамеченным невозможно.

От того, что я долго глядел на яркий огонь, в глазах у меня появились темные пятна.

В пламени мне померещился человеческий силуэт. Я не мог разобрать, была ли это просто игра воображения, вызванная частичным ослеплением, или кто-то действительно стоял посреди пожара.

Я замер в проеме своей комнаты, изумленно разглядывая темную фигуру в огне. Вот неизвестный оглянулся, и я узнал в нем Бренна. Он прищурил белые глаза, расхохотался каркающим смехом и поманил к себе, приглашая меня в огонь. Я сорвал со стены занавес, еще не охваченный пламенем, и накинул его на мальчика. Когда я взял Волчонка на руки, он обхватил мою шею руками и тоскливо завыл.

— Не вздумай преображаться, — сказал ему я, — иначе мне не донести тебя.

Я шагнул в пылающий коридор навстречу Бренну. Огонь тут же охватил меня. Задыхаясь от невыносимой боли, я шел вслед за силуэтом в развевающемся плаще. Боль, страшная, раздирающая боль горящей на мне плоти мешала идти, но я все же медленно двигался к выходу. Невзирая на боль, я мог идти, идти и дышать.

По двору бегали ополоумевшие люди с ведрами. Все кричали, сбивали друг друга с ног. Пламя перекинулось на другие строения. Никто не обращал на нас внимания. Перепуганные собаки метались по двору, жалобно воя, на нас они никак не отреагировали. Я отошел подальше от пожара, положил Волчонка на землю и, развернув обуглившуюся тряпку, с радостью обнаружил, что на его теле нет ожогов. Он был весь черный от сажи и еле дышал. Только тогда я вспомнил о собственной боли, испытанной мною в горящем доме, осмотрел свои руки и ноги — ожогов не было. Я сел рядом с Волчонком, пытаясь сосредоточиться и прийти в себя. То, что произошло со мной, было по меньшей мере чудом. Мой умерший вождь спас меня из горящего дома. Я прошел за ним сквозь огонь и остался жив.

Пламя перекинулось с дома на пристройки. Сараи, где жили ученики мага, уже пылали. Их даже не пытались тушить, все усилия были направлены на дом. Огромный дом сопротивлялся, горели пока лишь его гостевое крыло и центральная часть.

Видя, как огонь пожирает деревянные строения, я испытывал почти кощунственное удовольствие. Пламя, пламя, все сгорит в этом пламени, ничего не останется. Пусть сгорит в нем мое прошлое, моя память, все, все!

Среди пылающих строений мне вновь померещился силуэт Бренна, его хохот оглушил меня, и тогда я догадался, что смеется он надо мной, над моими мыслями, над моим желанием сжечь в этом пожаре собственное прошлое. В огне можно сжечь все, все, кроме огня.

Теперь я понял, почему Гвидион не позволил сжечь тело Бренна на погребальном костре. Пламя не горит в огне. Бренн — Огонь! И тогда под каркающий смех и гудение пламени вновь зазвучал голос Жреца, голос-колокол:

«Фомор! Огонь!» Я вспомнил вторую фразу из произнесенного Жрецом заклинания. Охваченный волнением, я чувствовал, что сейчас вспомню что-то еще, что-то очень важное, но в это время меня начал дергать за руку Волчонок и отвлек от моих воспоминаний.

— Залмоксис, — стонал мальчик, — о, Залмоксис, ты вынес меня из огня.

Я взглянул на ребенка и

увидел, как его чумазая детская физиономия расплывается в глупом выражении благоговения. Тогда я поднялся на ноги и, проверив, хорошо ли держится Меч, схватил детеныша за шиворот и поволок за собой.

Ворота были распахнуты, множество людей сновали по двору с ведрами, кувшинами и прочими нехитрыми приспособлениями, которыми обычно пытаются бороться с огнем.

— Самое время покинуть этот гостеприимный дом, — сказал я. — Хайре, Аристокл!

Преобразившись в волков, мы бросились прочь из горящей усадьбы. Почти два дня мы мчались без остановки, преодолев огромное расстояние, пока не выбежали к небольшому селению. Усталые и измученные, мы улеглись спать на опушке леса, а утром проснулись голодные.

— Мы должны перевоплотиться в людей, — сообщил я Волчонку.

— Это еще зачем?

— Охота может занять много времени, нам проще поесть какую-нибудь человеческую пищу в селении. Мы там разузнаем получше, что это за места, поедим, а потом решим, что делать дальше.

— Как это, что делать?! — завопил Волчонок. — Нам нужно спешить на помощь дакам! Я думал, раз мы бежали, значит, ты согласен нам помочь.

— Слушай, у меня есть свои дела, можешь ты это понять? Кроме проблем твоего племени, на свете имеются еще и другие вещи.

— Но тогда мое племя погибнет! — заплакал мальчик.

— Знаешь, мое племя тоже погибло, — безжалостно проговорил я.

— Не говори «тоже»! — завопил Волчонок и затопал ногами. — Мои родичи еще живы!

Внезапно он замолчал, вытер сопли и слезы, очень серьезно посмотрел на меня. Мне трудно было вынести его детский, полный мольбы, взгляд. Волчонок всхлипнул, и я подумал: он еще такой маленький, себя я даже не помню в его возрасте. А этот малыш уже борется за существование всего племени, он такой серьезный и ответственный для своих лет. Может быть, это потому, что он сын вождя. Хотя сын вождя того племени, в котором я вырос, мой друг Шеу даже в более старшем возрасте, чем Волчонок, был отпетым хулиганом и гулякой. Он, как, впрочем, и я, бросил свое племя ради женщины. Наши сородичи погибли в бою с врагом, пока мы наслаждались обществом своих возлюбленных.

Тяжелым камнем лежала у меня на душе вина. Я ушел из стаи, погнавшись за глупой мечтой. И вместо того чтобы отомстить убийцам моего племени, я стал служить им. Я оправдываю себя тем, что моя воля, мой Гвир, принадлежала тогда Моране, жене одного моего врага и сестре другого. Она никогда не позволила бы убить их, а пойти против Гвира было невозможно. А когда я стал свободен от клятвы, я уже был слишком привязан к своим бывшим врагам и простил их, но не себя. Правы те, кто утверждает, что волки не знают преданности. Конечно, нет. Волки могут только любить или ненавидеть, волки слишком эмоциональны для промежуточных чувств.

Это воспоминание и навело меня на мысль: я помогу племени Волчонка выжить и этим искуплю свою вину перед собственной погибшей стаей. Я заглянул в небесные глаза заплаканного детеныша и сказал:

— Что ж, будь по-твоему. Я сделаю для твоих сородичей, что смогу.

Мордашка Волчонка тут же повеселела, он завизжал и повис у меня на шее.

— Я знал, я сразу понял, что ты настоящий бог, Залмоксис! Ты самый лучший, самый лучший!

Я отцепил от себя ребенка и, взяв его за подбородок, сказал ему, стараясь придать своему голосу строгость: