Время, вот твой полет
Шрифт:
Я шагнул в тень, открыл чемодан, переложил пистолет в правый карман пальто, запер чемодан и спрятал в кустах, чтобы потом, позднее, подхватить его, спуститься в овраг и через городок вернуться на станцию.
Я перешел улицу и остановился перед домом. Это был тот же самый дом, перед которым я много раз стоял тридцать шесть лет тому назад. Вот окна, в которые, самоотреченно любя, я, как букеты весенних цветов, швырял камешки. Вот тротуары с пятнами от шутих, сгоревших в незапамятно древние Четвертые Июля,
Я поднялся на крыльцо и увидел на почтовом ящике надпись мелкими буквами:
«Андерхилл».
Нет, подумал я, он сам, собственной персоной, неотвратимо, как в греческой трагедии, откроет дверь, примет выстрел и, почти благодарный, умрет за старые преступления и меньшие грехи, каким-то образом тоже ставшие преступлениями.
Я позвонил.
Узнает ли он меня через столько лет? За миг до первого выстрела назови, обязательноназови ему свое имя. Нужно, чтобы он знал.
Молчание.
Я позвонил снова.
Дверная ручка заскрипела.
Я дотронулся до пистолета в кармане, но его не вынул: сердце мое билось гулко-гулко. Дверь отворилась. За ней стоял Ральф Андерхилл. Он заморгал, вглядываясь в меня.
— Ральф? — сказал я.
— Да… — сказал он.
Мы простояли друг против друга не больше пяти секунд. Но боже мой! За эти пять молниеносных секунд произошло очень многое.
Я увидел Ральфа Андерхилла.
Увидел его совсем ясно.
А не видел я его с тех пор, как мне исполнилось двенадцать лет.
Тогда он высился надо мною башней, молотил меня кулаками, избивал меня и на меня орал.
Теперь это был маленький старичок.
Мой рост — пять футов одиннадцать дюймов.
Но Ральф Андерхилл со своих двенадцати лет почти не вырос.
Человек, который стоял передо мной, был не выше пяти футов двух дюймов.
Теперь я возвышался башней над ним. Я ахнул. Вгляделся. Я увидел больше. Мне было сорок восемь.
Но у Ральфа Андерхилла, тоже в сорок восемь, половина волос выпала, а те, седые и черные, что оставались, были совсем редкие. Выглядел он на все шестьдесят, а то и шестьдесят пять.
Я был здоров.
Ральф Андерхилл был бледен, как воск. По его лицу было видно: уж он-то хорошо знает, что такое болезнь. Он будто побывал в какой-то стране, где никогда не светит солнце. Лицо у него было изможденное, глаза и щеки впалые. Дыхание отдавало запахом погребальных цветов.
Когда я это увидел, молнии и громы прошедшей ночи будто слились в один слепящий удар. Мы с ним стояли посередине взрыва.
Так вот ради чего я пришел, подумал я. Вот, значит, какова истина! Ради этого страшного мгновенья. Не ради того, чтобы вытащить
Увидеть Ральфа Андерхилла таким, каким он теперь стал.
Вот и все.
Просто побыть, постоять и посмотреть на него такого, какой он есть.
В немом удивлении Ральф Андерхилл поднял руку. Его губы задрожали. Взгляд заметался по мне вверх-вниз, вверх-вниз, разум мерил этого великана, чья тень легла на его дверь. Наконец послышался голос, тихий, надтреснутый:
— Это… Дуг?
Я отпрянул назад.
— Дуг? — От изумления он разинул рот. — Ты?
Этого я не ждал. Ведь люди не помнят! Не могут помнить! Через столько лет? К чему ему ломать себе голову, вспоминать, узнавать, называть по имени?
Мне вдруг пришла в голову безумная мысль: жизнь Ральфа Андерхилла пошла под откос с моим отъездом. Я был сердцевиной его мира, был словно создан для того, чтобы меня били, тузили, колошматили, награждали синяками. Вся жизнь его расползлась по швам просто оттого, что тридцать шесть лет тому назад я встал и от него ушел.
Чушь! И, однако, какая-то крохотная полоумная мышка мудрости носилась в моем мозгу и пищала: «Ральф был нужен, но еще больше ты был нужен ему! И ты совершил единственный непростительный, убийственно жестокий поступок! Ты исчез».
— Дуг? — сказал он снова, ибо я — на крыльце — безмолвствовал и руки мои висели как плети вдоль тела. — Это ты?
Ради этого мгновения я и приехал.
Своею кровью, где-то глубоко-глубоко, я всегда знал, что не воспользуюсь оружием. Да, оно со мной, это верно, но Время опередило меня и прибыло раньше, и не только оно, но и возраст, и меньшие, более страшные смерти…
Бах!..
Шесть выстрелов в сердце.
Но пистолетом я не воспользовался. Только губы мои прошептали звук выстрелов. С каждым выстрелом лицо Ральфа Андерхилла старело на десять лет. Когда мне оставалось выстрелить в последний раз, ему было уже сто десять.
— Бах, — шептал я. — Бах. Бах. Бах. Бах. Бах. Каждый выстрел встряхивал его тело.
— Ты убит. О боже, Ральф, ты убит!
Я повернулся, сошел с крыльца и оказался на тротуаре, и только тогда он подал голос:
— Дуг, это ты?
Я уходил, не отвечая.
— Ответь, а? — Голос его дребезжал. — Дуг! Дуг Сполдинг, это ты? Кто это? Кто вы?
Я отыскал в кустах чемодан, спустился в полную стрекота кузнечиков ночь и темноту оврага, а потом зашагал через мост, вверх по лестнице и дальше.
— Кто это? — донесся до меня в последний раз его рыдающий голос.
И только отойдя далеко, я оглянулся.
Все окна в доме Ральфа Андерхилла были ярко освещены. Похоже было, что после моего ухода он обошел все комнаты и везде зажег свет.