Время, вперед !
Шрифт:
Мося не выдержал:
– Товарищ Корнеев!
Мося даже хватил на ходу кулаком по огнетушителю, который в масштабе тепляка казался размером не больше тюбика зубной пасты.
Все предметы в тепляке виделись маленькими, как в обратную сторону бинокля.
Мося отчаянно размахивал руками.
– Товарищ Корнеев! В конце концов!..
В лоб надвигалась большая вагонетка (Корнеев и Мося сбежали с рельсов). Она их разъединила. На уровне бровей качалась литая поверхность жидкого бетона.
Два
Мускулы на их спинах блестели, как бобы.
Клякса бетона упала на белую туфлю. Корнеев остановился и старательно вытер ее платком. Все же осталось сырое пятно. Досадно.
Мося обеими руками схватился за кепку, как за клапан котла, готового взорваться от скопившихся паров.
– Ох!
Еще немножко - и он бы загнул Корнееву "правого оппортуниста на практике".
Нет! Такой способ выражаться не подходит для разговора хорошего десятника с хорошим прорабом.
Надо иначе.
– Товарищ прораб, - сказал Мося плачевно и вместе с тем развязно. Товарищ прораб, пусть мне больше никогда не видеть в жизни счастья... Мордой об дерево... Я извиняюсь... Но - это же факт!.. Даю триста пятьдесят, и если хоть на один замес меньше - рвите с меня голову... Ребята ручаются... Дайте распоряжение второй смене, товарищ, и вы увидите...
Сзади грохнуло и дробно зашумело: вывалили бетон из вагонетки в люк. Заливали плиту под печи пятой батареи.
Шли по шестой.
– Ладно, ладно, ладно...
– рассеянно бормотал Корнеев.
Он всматривался в даль, не видать ли где Маргулиеса. Маргулиеса нигде не было. Корнеев прибавил шагу.
С плиты шестой батареи снимали опалубку. Обнажался молодой зеленоватый бетон. Из него торчали мощные железные крючья - концы арматуры. В масштабе тепляка они казались маленькими пучками шпилек.
VI
Черепаха ковыляла па вывернутых лапах. У нее был сверхъестественный панцирь, крутой и высокий, как перевернутая миска, и печальная верблюжья морда с усами.
Кляча шла по болоту, понурив шею и опустив пегий хвост. Торчали кости, отвисала нижняя челюсть, из прищуренного глаза падала слеза, крупная, как деревянная ложка.
Велосипед стоял на неровных колесах с неправдоподобным множеством спиц.
Бригада работала в три смены. Каждая имела своего бригадира. Так и говорили:
Смена Ханумова. Смена Ермакова. Смена Ищенко.
Черепаху, клячу и велосипед окружал одинаковый ландшафт - фантастически яркие папоротники, исполинская трава, карликовый бамбук, красное утопическое солнце.
Ханумов сидел на черепахе. Ермаков задом наперед - на кляче. Ищенко ехал на велосипеде.
Бригадиры были настолько не похожи на себя, насколько
Среди допотопного пейзажа черепаха и кляча выглядели метафорами, несвоевременно перешедшими из Эзопа или Крылова в новейшую французскую живопись школы Анри Руссо.
Велосипед - наоборот. Он был допотопен, как литературная деталь, перенесенная из новеллы Поля Морана в литографию старого энциклопедического словаря, с видом каменноугольной флоры.
Эти три картинки, резко и наивно написанные клеевой краской на картоне, были прибиты слишком большими плотничьими гвоздями над входом в конторку прораба Корнеева.
Наскоро сколоченная из свежих нетесаных досок, конторка стояла недалеко позади тепляка. Она относилась к тепляку, как шлюпка к океанскому пароходу.
В конторе щелкали счеты.
Первая смена кончила. Вторая еще не начинала. Задерживали опалубщики. Ребята из первой и второй смен сидели на бревнах, ругаясь между собой по поводу картинок.
В Шурином хозяйстве был достаточный запас метафор для определения самых разнообразных оттенков скорости.
Шура пользовалась ими с беспристрастной точностью аптекаря, отвешивающего яд для лекарства. Она могла бы взять улитку, могла бы взять паровоз, телегу, автомобиль, аэроплан, что угодно. Наконец, могла взять величину отрицательную - рака, который пятится назад, чего, как известно, настоящие раки никогда не делают.
Однако она, по совести взвесив все показатели за прошлую декаду и сравнив их со старыми,
– выбрала черепаху, клячу и велосипед.
Это была совершенно справедливая оценка. Но картинки уже восьмой день кололи сменам глаза. Их меняли слишком редко - раз в декаду. За последние восемь дней показатели резко изменились. Ханумов на сто двадцать процентов вырвался вперед. Ищенко отставал. Ермаков обошел Ищенко и догонял Ханумова. Ханумову уже мерещился паровоз. Ермакову - по крайней мере, автомобиль.
А старые картинки, как назло, висели и висели, наказывая за старые грехи, и должны были еще висеть два дня.
Худой длинноносый парнишка из ханумовской смены с ненавистью смотрел на черепаху.
– При чем черепаха? Какая может быть черепаха?
– говорил он, тяжело раздувая ребра.
– Какая может быть черепаха?
Он уже скинул брезентовую спецовку и окатился водой, но еще не пришел в себя после работы. Он сидел, положив острый подбородок на высоко поднятые острые колени, в розовой ситцевой рубахе с расстегнутыми воротом и рукавами, с мокрым висящим чубом. Он ежеминутно плевался и облизывал тонкие розовые губы.