Время вспять
Шрифт:
Я ничего не сказал про то, как кормят в Японии. После Гонконга нам это не могло понравиться. Сюзан выразила наше общее мнение: «Не так плохо, потому что дают очень мало». Мы, конечно, осмотрели массу храмов и других красот, за описанием которых отсылаю читателя к путеводителям. Перед тем, как расстаться с Японией, расскажу еще, как, «родной земли спасая честь», я прочел лекцию на французском языке. В Токио существует франко-японское общество и меня уговорили прочесть там лекцию. Естественно, я решил читать по-французски. В последнюю минуту мне объяснили, что, так как некоторые из членов общества, несмотря на свою привязанность к Франции, боятся упустить что-нибудь из лекции на французском языке, организаторы поставят рядом со мной переводчика японца, для не совсем синхронного перевода. По лицам некоторых слушателей я убедился, что с моим переводчиком
Домой мы летели через полюс и имели удовольствие наблюдать восход солнца дважды в течение часа, кроме того, я увидел двух белых медведей.
Голландия
Есть ли физик, которому не дорога эта маленькая страна — родина Гюйгенса и Левенгука, и что ближе к нам, Ван-дер-Ваальса и Лоренца, Зеемана, Камерлинта-Оннеса, Крамерса, Зернике, Гор-тера и Казимира?
Есть ли европеец, которому не мила эта страна, самая цивилизованная в Европе, ее города, отражающиеся в каналах, где веет ветер свободы, ее великие художники, Вермер и Ван Гог, ее облака, ее ветряные мельницы, ее коровы, ее тюльпаны и ее помидоры, ее непоколебимое намерение жить и благоденствовать ниже уровня моря; спокойствие, чувство личного достоинства, учтивость и здоровье ее жителей? Есть, правда, и язык, но к нему привыкаешь.
В 1950 году, во время конференции, где, как я рассказал, я отпраздновал в тридцать пять лет свое совершеннолетие физика, я познакомился с Амстердамом. Во время следующих поездок я узнал Лейден. Гаарлем, Гаагу, Дельфт и Утрехт. В 1969 году я приехал в Амстердам на несколько недель. Меня пригласили прочесть дюжину лекций для химиков и физико-химиков, по предмету, выбор которого оставляли мне. Я выбрал эффект Яна-Теллера. В чем там дело — неважно, но надо знать, что это требует знакомства с теорией конечных групп, которую в те годы у нас во Франции редко преподавали физикам. Ну а химикам — сами понимаете! Я начал осторожно давать моим голландским слушателям понятие об этой теории. Но после второй лекции ко мне пришла делегация студентов сообщить, что они все это давно знают и были бы не прочь услышать что-нибудь новое ldots. В том году в Амстердаме состоялась выставка работ Рембрандта со всего мира. Все музеи прислали свои сокровища. Меня очаровала картина «Батшеба ожидает Давида», репродукции которой я никогда не видал. «Из какого музея эта картина?» — спросил я служащего — «Из Лувра, Monsieur».
В 1980 году я провел четыре с половиной месяца в Лейдене, в старейшем университете Голландии. Я занимал Лоренцевскую кафедру, на которую каждый год приглашают иностранного профессора, и прочел прилежным и компетентным слушателям двадцать четыре лекции о дальнем ядерном порядке. В первый раз, если не считать моего курса в Коллеже, я мог обсудить подробно этот вопрос в своих лекциях и, благодаря вопросам и замечаниям моих слушателей, уточнить мое собственное понимание вопроса, которое позже нашло отражение в монографии «Порядок и беспорядок».
В Лоренцевском институте рассказывают забавный анекдот, за достоверность которого я не ручаюсь, о лекции, которую великий математик Давид Гильберт прочел там в 1927 году. По какой-то причине он мог попасть во-время на лекцию только самолетом, что в те времена вызывало беспокойство у многих. Гильберт прислал заранее тему своей лекции: «Доказательство теоремы Ферма», что возбудило любопытство всех. Когда он приехал, тема его доклада оказалась совсем иной. А на вопрос, зачем он прислал такое странное заглавие, он ответил: «В случае крушения самолета все бы стали считать, что я доказал теорему Ферма».
Женева: качать лодку
В апреле 1986 года я получил письмо от председателя совета ЦЕРН'а (CERN — Conseil Europ'een pour la Recherche Nucl'eaire) с предложением стать председателем Международного комитета по ревизии организации и деятельности ЦЕРН'а. Цели и программа комитета были изложены в резолюции Совета ЦЕРН'а обыкновенным суконным языком международных организаций, и я недостаточно владею суконным
Комитет состоял из представителей семи наций: Испании, Италии, Англии, Западной Германии, Норвегии, Швейцарии и, в моем лице, Франции. Он должен был подробно исследовать со всех сторон деятельность учреждения и представить Совету ЦЕРН'а подробный отчет с конкретными предложениями по улучшению организации и понижению расходов, не причиняя ущерба научной программе. Отчет должен был быть представлен Совету в декабре 1987 года, а предварительный отчет на шесть месяцев раньше, в июне. Чтобы показать масштаб предстоящей работы, напомню, что ЦЕРН насчитывает более трех тысяч постоянных служащих, и что его ежегодный бюджет равняется 750 миллионам щвейцарских франков, то есть трем миллиардам французских франков. После некоторого колебания я согласился. (Слышал ли читатель старый анекдот: Некто разделся донага и бросился в кусты крапивы. Когда позже у него спросили, зачем он это сделал, он ответил: «Теперь хорошенько не помню, но тогда это показалось интересной идеей». Замечу, что в то время я уже полтора года был в отставке, только начинал писать свою автобиографию, что ответственное назначение польстило мне и, наконец, я считал, что, раз нас в комитете семь человек, работы на каждого выпадет не так уж много. Однако все вышло не совсем так.)
Представителем Испании был назначен председатель государственного банка, бывший министр финансов. Италию представлял главный директор крупнейшей фирмы компьютеров, к тому же один из богатейших европейских финансовых деятелей. Англичанин был вице-канцлером недавно созданного университета в Киле (Keele). Представителем Германии был известный, старый (я хочу сказать — старше меня на два года) физик-ядерщик, который, к сожалению, часто хворал. Норвежец был одним из крупнейших представителей промышленности своей страны. Швейцарец был консультантом по менеджменту. О физике высоких энергий, за исключением немца и меня, никто из нас не имел представления. Кроме того, было бы наивно ожидать, что они будут посвящать его деятельности значительную часть своего времени.
Несмотря на то, что в апреле 1986 года все согласились участвовать в работе комитета, устроить пленарное собрание в Женеве удалось только в сентябре. Я предложил каждому из членов встретиться со мной до этого срока или по крайней мере высказать мне письменно свои соображения. Отозвался только швейцарец, который приехал в Париж, чтобы повидаться со мной. На собрании в сентябре я прочел следующее заявление: «Наш комитет состоит из семи членов. Это ни в коем случае не комитет, где один из членов (председатель) действует, а остальные собираются время от времени послушать, что он скажет. Если комитет с этим не согласен, я тут же складываю с себя полномочия». Все согласились, и после этого я смог добиться от них известной доли сотрудничества. Я ввел собрания по воскресеньям, как в Коллеже, так как все остальные дни были заняты то у одного, то у другого. Но задолго до этого, опираясь на свой бывший директорский опыт, я подобрал себе в качестве подручных двух молодых, но опытных специалистов физики высоких энергий, — оксфордского теоретика и французского экспериментатора. Оба провели когда-то немало времени в ЦЕРН'е и были хорошо знакомы с его многочисленными хорошими качествами и его небольшими недостатками.
Я не стану здесь рассказывать ни о нашей работе, ни о ее окончании. Все это находится в объемистом отчете в 166 страниц, который в свое время широко комментировался в прессе и с заключениями которого заинтересованный этими делами читатель, наверное знаком. Наше «новорожденное творенье» заслужило нам похвалы Совета ЦЕРН'а, а также «славы дань, кривые толки, шум и брань». Объединение служащих ЦЕРН'а выпустило длинное заявление, из которого извлекаю следующие строки: «Объединение считает, что отчет насыщен недоброжелательностью к персоналу ЦЕРН'а, которая выражается в субъективных или ложных аргументах, перемешанных с полуправдой, неправдой, оскорбительными намеками, необоснованными сплетнями, обманчивыми ассоциациями и тривиальностью стиля, удивительными в таком документе». Здорово! Больше всего, как начинающего писателя, меня огорчила «тривиальность стиля».