Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
Наверное, какие-то истины люди просто всегда постигали сами или не постигали никогда.
Ингрейна бросила последний взгляд на Магду. Та, конечно, понимала, на каком они свете и что им за это будет. Ей не требовалось ничего повторять или объяснять. Ингихильд заставила себя улыбнуться, надеясь, что ее улыбка не напоминает оскал, а потом сжала губы и, придерживая шашку у бедра, широким шагом пошла навстречу вещи, которая вряд ли была ее судьбой, но в которую все почему-то упиралось. При хорошем раскладе ей предстояло очень долгое объяснение с покойным отцом, который ее идиотского
— Граждане! — выкрикнула Ингрейна, оказавшись шагах в двадцати от толпы. Она понимала, что слова хуже сейчас не подберет — гражданских прав у большинства пришедших сюда калладцев, наверное, имелось немногим больше, чем у рэдских неграждан, а если прав и больше, то еды — навряд ли. И уж особенно паршиво это, разумеется, звучало в устах белокурой нордэны в начищенных до блеска сапогах. Но Ингрейна не могла найти в себе сил назвать этих людей «братьями» — всякой лжи и всякому цинизму был положен предел. Озлились «граждане» или нет, но братьями они ей не были. Такие сомнительной реалистичности связи больше пристали Вейзеру и его шайке, клянущимся в любви к народу, чем ей. — Граждане кесарии, — еще жестче повторила она, — стойте, где стоите! — Ингрейна смотрела в передние ряды, но почему-то не видела людей. Вернее, из общей массы выскакивали какие-то отдельные детали — седой вихор, родимое пятно на щеке, масляное пятно на робе, старый ожог, поблескивающая на солнце поварешка — но ни в какую картину они складываться не желали. — Тихо! Смирно! Слушать меня!
Ингрейна никогда не держала речи перед гражданскими, да еще собравшимися в таком количестве, и вообще не умела говорить одновременно громко и проникновенно. Для этого, наверное, требовалось иметь хорошую практику в Сенате, а она после гимназической скамьи оказалась сразу в военном училище, поэтому при повышении голоса рефлекторно перешла на командный рык. Но это все-таки было лучше, чем сорваться на визг или пули.
— Слушать меня!
Толпа невнятно гудела, как подкатывающий прибой. Но еще стояла. Ингрейна смутно слышала, как кто-то из-за спин первых рядов кричал «Не верьте нордэнским палачам!» Если бы Ингихильд видела этого голосистого молодчика, лежать бы ему на камнях с пулей во лбу, но провокатор не светился.
— У нас сложилась внештатная ситуация! Вас здесь быть не должно, бросайте оружие и расходитесь!
— Жрать дайте сперва! — взвизгнула из переднего ряда седая женщина, годящаяся Ингрейне в матери. Ингихильд ожидала продолжения в духе «курва нордэнская», но шашка и пистолет у ее пояса, видимо, пока казались аргументами. А еще за ней стояло восемь сотен штыков.
— Вы бунтовщики и маргиналы, понятно?! Вы не имеете права предъявлять требования! Всем немедленно расходиться! Расходитесь, мать вашу, слышите?!
— Она тянет время! Они обходят нас, отрежут и перестреляют…
— Не слушать провокации! Расходитесь — и никто не пострадает!
— И что нас защитит? — с ухмылкой поинтересовался парень в засаленной робе. Одна рука у него висела на перевязи.
— Мое слово. Слово
— Одно только слово? — хмыкнул парень.
— Да у тебя в жизни ничего дороже не было! — рыкнула Ингрейна, понимая, что напрасно вступает в перепалку.
— А солдат зачем пригнали?
— Мы пришли к кесарю, просить милости!
— А вы на нас — со штыками?!
— Кровопийцы проклятые!
— Сволочи! Палачи!
— А ну заткнулись! У меня приказ!
— Ну и подотри им…
Ингрейна положила руку на рукоять пистолета и прищурилась.
— Что-то у вас основные храбрецы стоят в задних рядах. На войне такого не бывает.
Нордэна шарила глазами по толпе, пытаясь выделить заводилу. Заводил в зоне ее видимости не наблюдалось, ясное дело. «Добрые советы» поступали откуда-то из-за спин людей.
— Я в последний раз прошу вас разойтись! Вы — маргиналы и молитесь, чтобы Его Величество кесарь не счел вас изменниками, потому что с изменниками у нас разговор короткий! Пока еще не произошло ничего такого, после чего вы бы не могли отсюда свободно уйти. Пользуйтесь шансом — уходите! Это ваша последняя возможность. У меня приказ, и я обязана его выполнить!
— Ты хоть раз в жизни была голодной? — прошипела женщина, воинственно приподнимая поварешку. — У тебя есть дети, сука? У меня из трех один остался!
Ингрейна почувствовала, как ее щеки заливает краска. У нее в глазах мутилось от ярости, бессилия и, как ни странно, обиды. Слова косматой ведьмы попали метче любой пули. Ударили по самому больному. Не было у нее детей и не было бы никогда.
— Была голодной! — рявкнула Ингрейна. — При осаде Кемена мы подметки от сапог жрали! А ты под пулями стояла ради людей, которые тебя сукой зовут?
— Каждый день ради таких у станка стою!
Ингрейна поняла, что здесь схлестнулись две правды. А там, где схлестывались две правды, всегда огонь и кровь. Одной правде следовало уступить, даже если она более правдивая.
— Хорошо! — рявкнула Ингихильд, перекрикивая гул. — Хорошо, допустим, вы правы! Вы правы, а я неправа, хорошо! У меня за спиной восемь сотен штыков, и у них приказ, и у меня приказ! Хотите сохранить свою правду? У мертвых правды нет, правда нужна живым! Поэтому забирайте свою правду и уходите! Я даю вам минуту. Если через минуту вы не начнете расходиться, я отдаю приказ стрелять, не считаясь ни с какой идеей справедливости! Ваша справедливость не удержит прямой ружейный залп! Уходите!
Ингрейна демонстративно отщелкнула крышку карманных часов и подняла их над головой.
Секунды потекли медленно-медленно, очень отчетливо. Тихое тиканье, которого Ингрейна по всем законам реальности не могла слышать за окружающим ее гулом, отдавалось в ее венах и звенело в висках, как колокол.
Нордэна неотрывно смотрела на обругавшую ее женщину. Та несколько секунд мерила ее взглядом в ответ, а потом опустила сначала глаза, затем — поварешку, и развернулась.
Сердце Ингрейны радостно встрепенулось.
Что-то произошло. Две правды схлестнулись и одна откатилась, неторопливо и лениво, как прибой.