Время Вьюги. Трилогия
Шрифт:
Дверь начала приоткрываться.
День Эдельвейса начался отметкой «погано» — еще когда в девять утра стали поступать первые сообщения о странных группках людей на Литейном, крайне дезорганизованные и бестолковые, но когда агенты не смогли перевести поход к кесарскому дворцу в нелюдской погром или на крайний случай в грабеж лавок обычными средствами, все стало не просто «погано», а «крайне погано». Эдельвейс все утро матерился как сапожник, раздавая распоряжения тем немногим агентам, которые еще хоть что-то соображали. Это было не более целесообразно, чем
Часть толпы все же к дворцу не потащилась — спасибо платному агенту Мелиссе по кличке «Пышка», голосистой бабе, доносящей частично ради денег, но более — по зову сердца. Человек сто пятьдесят орать к мучному складу — к сожалению, пустому — она увела. Увы, в сложившейся ситуации это была капля в море.
Толпа перла к дворцу целенаправленно — это стало понятно около половины одиннадцатого утра. Причины массового самоубийства тоже сделались понятны — люди хотели есть — но не было понятно, почему всех эта мысль посетила именно сегодня. И еще непонятно, какого беса эшелон с хлебом, чудом выпрошенный из Виарэ для столицы и ожидавшийся сегодня утром, потерялся где-то на запасных путях под Кальдой, и что вообще происходило с юго-западным отделением калладской железной дороги. Но, так или иначе, хлеб, который у регента комендант столицы выбивал прямо-таки с истерикой, каплями от сердца и угрозой застрелиться и уволиться разом прямо за дверьми, не прибыл.
Эдельвейс мог бы понять этих людей, если бы не одно маленькое «но» — голода в столице еще не началось. Через неделю-две — да, мог начаться, но и там толпы бросались на стены не в первые дни. Сейчас же хлеб у булочников еще оставался в достаточном количестве. А жандармы ревностно следили, чтобы его не припрятывали до лучших времен и выкладывали на прилавки. Торговцы кривили морды и звали их всякими словами, однако исправно выкладывали. Цены держали на довоенном уровне, если стояние на границе Рэды следовало называть войной.
Но все почему-то сорвались с цепи именно в этот день, в солнечную и ясную пятницу, двадцать второго сентября.
По большому счету, это даже не было делом Эдельвейса: он и его небольшой отдел занимались исключительно делами неграждан, а конкретнее — порфириками. Вот уж вряд ли это организовали они, и вообще в столице отродясь столько порфириков не нашлось бы, чтобы закатить нечто подобное. По уровню организации происходящее тянуло на чью-то неплохо проплаченную акцию, которую провернули профессионалы.
Отец явно нервничал. Насколько понял Эдельвейс, дело было в том, что Вету не могли прочитать вероятности, а главный Вету где-то загулял и не возвращался в штаб, за ним послали, но его не оказалось по адресу, в общем — бардак и кошмар агента охранки. Его заместитель, Майлз, очень толково отправлял людей на поиски блудного мага и уверял Винтергольда, что волноваться не стоит и все образуется.
В половину двенадцатого — когда сомнений, куда толпа прет, уже не осталось, зато стало меньше пятеркой городовых, насмерть забитыми ей по дороге — к зданию Третьего отделения примчалась коляска, запряженная великолепными
Орать о заговоре во дворце перед всей охранкой мог только законченный придурок — это понимал каждый, у кого имелись хотя бы минимальные мозги.
К тому же, насколько Эдельвейс знал, половина Вету уже была поднята по тревоге и отправлена во дворец. Если детям кесаря и вправду что-то угрожало — хотя лично Эдельвейс не представлял, как лавочник может насмерть забить кесаревичей скалкой на удельной дистанции в несколько километров — то они уже оказались под защитой. Вторая группа Вету должна была утихомирить толпу. Об этом отец с большим раздражением распорядился еще утром, когда не обнаружил кого-то на месте.
Эдельвейс Вету в лица не знал и в жизни не видел. Людей, которые вообще их видели, можно было пересчитать по пальцам. Маги квартировались в другом месте, но где именно — доступа к информации такого уровня у него не имелось, а отец в редких приватных беседах работы не касался.
Вейзер, упорно орущий про заговор, который проморгали все, кроме него, прорвался-таки в кабинет Винтергольда-старшего. Слушать этот бред у Эдельвейса не было ни времени, ни желания, ни, конечно же, разрешения, так что он сидел в своей каморке, которую кабинетом можно было назвать с некоторой натяжкой, и пил третий за утро кофе. Рука болела, в голове шумело.
К его несказанному удивлению, через четверть часа в его голубятню — угловую комнату на последнем этаже пятиэтажного здания, которую голуби и впрямь нежно любили, в качестве доказательства загадив весь подоконник — изволил заглянуть отец собственной персоной. Эдельвейс встал и отвесил короткий поклон.
— Кофеем угощаешься? — безмятежно поинтересовался старший Винтергольд, щуря глаза, как кот.
— Да.
— И как, позволь узнать, поживают вампиры?
— Как и ведьмы с бесами — не существуют.
— И они никакого отношения к шабашу у дворца не имеют?
— Ни малейшего.
— А почему? Почему, я хочу знать, толпа прет к дворцу, а не поливает друг друга спиртом или, на худой конец, грабит награбленное?
— Потому что не моя задача обнародовать список. Я готовил инструкции агентам на случай его публикации — все.
— Неужели?
— Эшелон на запасных путях. Это не иголка, его найдут сегодня, он будет в столице завтра. Нельзя делать такие вещи сгоряча.
— Ты сам этот эшелон видел? А зерно в нем? А уверен в его существовании?
— При всем уважении, я и Аэрдис не видел. А он есть. И, наверное, он сегодня пошутил с нами такую некрасивую шутку. Но толпа у дворца остановится.
— Естественно, на ее усмирение отправили нордэнский полк. Что характерно, меня не спросив. Поскольку жандармерия вроде как не справилась.
Эдельвейсу на это только и осталось, что рот раскрыть. Озверевшее простонародье и предельно презирающие его нордэны — это выходила плохая смесь.
— Вкусный кофе? — участливо поинтересовался отец.