Время жить
Шрифт:
Луи жалуется, что штукатурка якобы быстро твердеет. Он отлично знает, что дело не в этом, что у Рене штукатурка не лучше, чем у него. Он прекрасно видит, что его товарищи работают, как работали.
Его руки, плечи, поясницу пронизывает острая боль, словно в него со всего размаха швырнули гравием. По стенке расползается видимо-невидимо черных жучков, покачиваются странные остролистые растения, какие-то фигурки строят ему рожи. Качество штукатурки тут ни при чем.
Надо сосредоточиться на чем-то другом – тогда призраки исчезнут и, возможно, уйдет щемящая боль между лопатками, которую
Думать о другом? Но о чем же? О работе, которая предстоит и завтра, и в субботу, и в воскресенье, там, в Жиньяке, где камень за камнем растет вилла этого чудака?.. О Мари?.. Об узкой прохладной улочке, где юный новобранец обнимал хрупкую девушку? О нескончаемой полоске земли вокруг залива, где в забегаловках пахнет пивом и хрустящей картошкой? О первой мебели, которой они обставили заново отделанную квартиру? О бескрайнем песчаном пляже, каждый вечер обдуваемом океанским ветром?
Внезапно возникает из рощицы трав статуя, и Мари – сначала под душем, а потом там, на пляже, с нудистами.
Антуан тоже был в полном восторге от этого «пляжа краснозадых», как прозвала его Жизель, потому что палящее солнце прежде всего обжигает ягодицы тех, кто только что прибыл в лагерь нудистов, где, скинув покровы, давно проживало сообщество подлинных приверженцев наготы.
– Почему ты не ходишь с нами? – спросила Мари за ужином. – Тогда бы ты увидел, что заводиться и кривить физиономию не из-за чего.
– Мне противно.
– Уж не думаешь ли ты, – вмешалась Жизель, – что наши соблазнительные бикини, которые скорее выставляют напоказ то, что надо скрывать, намного приличнее? По крайней мере там все держатся просто, естественно – ни единого раздевающего взгляда, никому нет дела до соседа! Поверь мне, Луи, это куда пристойнее.
– Что верно, то верно, – сказал Антуан.
– Ну ты-то до смерти рад попялиться на девчонок!
– Что? Какой же ты балда!
– А почему бы вам не прогуляться голыми по улицам, раз, по-вашему, тут ничего зазорного нет…
– И нравы были бы чище, – подхватила Жизель. – Луи, миленький, стыдливость – мать всех пороков. Только одежды порождают любителей подглядывать.
– Ну, это положим…
Последние дни в Монталиве превратились для Луи в сущую пытку. Он перехватывал каждый взгляд, обращенный на Мари, – ему казалось, что все мужчины видели ее голой.
Больше всего он злился на Антуана, который ежедневно ходил с обеими женщинами на пляж нудистов и знал теперь тело Мари до последней складочки.
Накануне отъезда он не вытерпел – пересек условную границу пляжа, хотя она преграждала ему путь, как если бы тут стоял забор из колючей проволоки, влез на дюны и приблизился к лагерю. Какой-то человек, растянувшись за торчащими из песка пучками сочной зелени, разглядывал купающихся в бинокль. Услыхав шаги Луи, он обернулся.
– Куда там «Фоли Бержер», – сказал он, – и к тому же задаром.
На его губах играла хитрая, грязная улыбочка.
– Не желаете ли поглядеть?
Луи взял бинокль. Поначалу он увидел только скопище голых тел, потом различил ребятишек, игравших, как играют
– Попадаются классные девочки, – глухо произнес незнакомец.
Наконец Луи удалось навести бинокль на скульптурную Жизель, с ее цветущими, тяжелыми формами, и изящную Мари, с тонкой талией, крутыми бедрами, упругой грудью. С ними разговаривал мужчина. Не Антуан, который, оказывается, сидел в стороне. Луи отрегулировал бинокль и, укрупнив изображение, разрезал фигуру Мари и мужчины на куски, с пристрастием исследовал лица, стремясь обнаружить в них отражение собственных тревог, но у обоих было спокойное, можно даже сказать, невозмутимое выражение.
К нему вернулось нездоровое любопытство подростка, толкавшее, бывало, его вместе с бандой сорванцов-однолеток искать уединенные парочки в углублениях Куроннских скал. Он обшаривал укромные местечки в дюнах, надеясь увидеть интимные сцены, бесстыдные жесты. А увидел лишь людей, прыгавших за мячом или распластавшихся на песке под солнцем. Вальяжный старик шел с палкой по пляжу, выпятив грудь, – будто пересекал собственную гостиную. Девочки водили хоровод. Молодой человек и молодая женщина, держась за руки, бежали купаться. Девчонки и мальчишки играли в шарики. Мужчина с седеющими висками и столь же немолодая женщина перебрасывали друг другу серсо.
Пляж как пляж, без никаких – и ничего в нем не было таинственного.
Он снова отыскал место, где только что находились Жизель с Мари. Их уже там не было. Луи искал, мимоходом цепляя глазом чьи-то ляжки, лодыжки, спины. Ему почудилось, что он узнал молодого человека, который болтал с Мари. Он лежал в одиночестве на кучке песка. Бинокль снова нацелился на знакомое трио. Жизель с Мари шли впереди Антуана.
– Мерзавец, – промычал Луи.
Ему показалось, что Антуан пялился на зад Мари, мерно покачивающийся перед его глазами.
– Ну, я ему скажу пару слов.
Луи снова дал волю злости, – ведь теперь она, по его мнению, была оправдана.
– Послушайте, вы, – сказал владелец бинокля, – посмотрели, теперь моя очередь.
– И часто вы ходите сюда?
– Почти ежедневно.
– А зачем?
– Смотреть – как и вы.
– Так шли бы уж прямо на пляж. Это куда проще.
– Мне противно. Доведись мне увидеть дочку среди этих людей, укокошу собственными руками.
– А подглядывать не противно?.. Не боитесь, что вас застукают за этим занятием?
– Это ведь приятно, не правда ли?
Луи захотелось ударить этого человека, в сущности так на него похожего.
Он ничего не сказал Антуану, но, когда вернулся в Мартиг, еще долго мучился воспоминанием об этих днях, проведенных в Монталиве.
И вот старая рана разбередилась. А тут еще разболелись плечевые мышцы. Просто невыносимо. Нет, надо ехать домой и застукать Мари на месте преступления, покончить со всеми этими воспоминаниями, а заодно и со вчерашними подозрениями, что мерцают в его сознании, как пламя свечи, со все более упорным, всепоглощающим страхом – да неужели он такое уж немощное, пропащее, конченое существо?