Время жизни
Шрифт:
И только бабий плач пополам с детским писком напоминал тем, у кого еще не начал мутиться от лютого страха разум – позади враг, но впереди враг может быть еще страшней.
Прозрение пришло не сразу. Вот замерли и попятились тяжко дышащие от долгого бега легконогие охотники во главе толпы, на них налетели, стали теснить, распахивая глаза новому ужасу.
Божки прокляли их племя. Позади ревел огонь, впереди вдруг распахнулась из сырого тумана бездонная пропасть. Еще недавно тут было бескрайнее поле до самых голубых небес, а теперь зияло лишь черное ничто.
Толпа загудела, заголосила, заплакала с удвоенной силой. Задние
Молчание.
Слово раздалось, как вселенский удар плетью вдоль по небу. Рассекая мир надвое – до и после. Слово принадлежало высокой фигуре в истрепанных шкурах, что стояла у самого обрыва, спиной к нему, лицом – к людям.
Куда вы собрались, соплеменники? Бежать бездумно наущен дикий зверь, а не почитающий себя властителем над собственными судьбами.
Толпа охнула и сделала еще шаг вперед.
Ужели спасением от смерти смертию видите вы свой путь? Пагубно ваше стремление просто бежать туда, куда менее страшно смотреть. Остановитесь, люди! Оглянитесь назад!
Снова вздох, на этот раз куда спокойнее, задние перестали напирать, передние обернулись.
Вы видите пламень, но пламень можно погасить, от пламени можно спрятаться, пламя можно обмануть. Зело ли вам сил обмануть, обойти или спрятаться от этой пропасти, что разверзлась за моей спиной?
Им показалось, или это в самом деле сменил направление ветер, ослабел запах гари, полетели в другую сторону тучи искр. Так ли был страшен тот пожар, от которого они спасались, проклиная все на свете, готовясь снести любую преграду на своем пути?
Улисс, если ты планируешь уводить людей, делай это сейчас, я смогу удерживать контроль над транспортом еще минут пятнадцать, не больше.
Уже. Держи, сколько сможешь.
Улисс что-то говорил, говорил, говорил… его неслышимые слова простреленным флагом на слабом ветру мотались над толпой, тонкими касаниями проникая в коллективное сознание этого большого зверя. Что они себе представляют? Спуск по отвесной горной тропинке к подножию каньона, поспешное сооружение просеки на пути ослабевшего огня, отступление от вражеской армии в глубь родных лесов. Или, может, они вдруг чувствуют, как тает ярость и возникает в гудящей голове осознание – есть другие средства, которые изменят все к лучшему, дело только их найти, эти средства.
Улисс устало глядел на цепочки людей, растекающиеся по узким лестницам, пандусам, переходам прочь от огромного столпотворения. Сколько он сегодня породил новых фанатиков, сколько новых террористов, сколько себялюбивых выдвиженцев из низов, самых лютых и безапелляционных из числа правящей верхушки Корпораций.
Одно Улисс знал точно: Корпорации без названия, единственной надежде человечества никто из них служить не пойдет. Потому что спустя какое-то крошечное время Корпорации не станет. Как не станет и Ромула, и его Соратников.
Как только завершится проект «Сайриус».
Сюда движется все, что может двигаться у союзовцев и местных Корпораций. Улисс, немедленно уходи, теперь они справятся сами, толпа почти разошлась.
Да, он все понимал.
Сигнал.
Он пропустил его появление.
Зверь попал в капкан, рыба схватила наживку, человек угодил в ловушку.
Сигнал означал, что тот, кого он так долго искал, найден. Согласен на его условия. И ищет встречи.
Теперь Улисс все узнает. И тогда Ромул будет вынужден с ним встретиться.
Между ними двумя за последние годы возникло слишком много вопросов. Смерть Армаля требовала завершения этой истории. До того, как улетит «Сайриус». До того, как все кончится.
Час настал.
Улисс позволил себе человеческую эмоцию – губы послушно растянулись в широкой улыбке, похожей на оскал.
Кажется, пальцы за что-то зацепились.
Замереть на пару секунд, выровнять дыхание, попытаться подтянуться, вывернуть другую руку в локте, боком протиснуть в узкую щель, ухватиться.
Там, в глубине, на грани безумного отчаяния остались былые страхи Миджера. Теперь в его голове монотонным набатом билась грубая и прямолинейная программа – жажда действия, выматывающего, но расчетливо-холодного. Миджер не думал о сорванных в кровь ногтях, о почерневших ободранных об измятый экзоскелет коленях. Даже никак не оставляющая его тупая ноющая боль в боку была просто одним из множества неизвестных в виртуозном решении уравнения его жизни.
Там, в глубине, он сорвался. Он визжал сквозь вонючий кляп респиратора, он кашлял слезами от жалости к самому себе, он тратил драгоценное время. Вместо того чтобы экономно расходовать остаток сил на извлечение проклятого застрявшего манипулятора, он бился в конвульсиях, все больше загоняя себя в черноту, откуда нет возврата, нет спасения. Он почти провалил это задание.
Однако что-то помогло ему остановиться, заглянуть на самое дно пропасти, но не упасть вниз. Что-то почти неощутимое. Как долг. Как честь. Как воля к жизни. Как жажда победы.
Те машины, что прорубались к нему вслепую, уже открыто громыхая железом, используя свой последний шанс, они подсказали Миджеру путь наверх. Переступить через себя, через свои страхи, через свою слабую безвольную человечность. Стать таким, как они. Стать таким, как они – втройне. И победить. Несмотря ни на что.
Манипулятор поддался с рассерженным металлическим скрежетом. Идущий откуда-то снизу поток въедливой каменной пыли не давал видеть, сенсоры не функционировали, приходилось продолжать ворочаться в вязком крошеве вслепую, выбирая раз за разом выскальзывающие из перчаток металлические сочленения. Но теперь Миджер не психовал, не дергал в исступлении стонущие, но никак не поддающиеся крепления манипулятора, он снова и снова собирался в комок, упирался в очередной выступ, протаскивал себя еще на полметра и повторял все сначала.
Какая-то полузабытая мелодия пробудилась в Миджере, тихо наигрывая свое там-та-тара-там-тадам по ту сторону мыслей… мыслей? Да, мыслей. Он вдруг стал машиной, одной из этих, враждебных, смертельно опасных, бегущих навстречу огню до конца, не нуждающихся в отчаянии и самоутверждении. Но он оставался машиной мыслящей, чувствующей, помнящей. Свои яростные крики там, внизу, свое постыдное бегство там, наверху. Навстречу опасности тоже можно бежать от ужаса, поселившегося в голове. И в этом ни на йоту не больше смелости, чем в бегстве в противоположном направлении.