Всадник Мёртвой Луны 33

Васильев Александр Александрович

– Что он хочет найти здесь, где чёрное пламя Удуна освещает лишь тень непроявленной тьмы?

– Он не ведает сам, что за рок, что за зов, что за жажда позвала сердце его в сплетение наших миров!

– Хорошо. Пусть тогда всё решает огонь воплощенья, что пылает извечно на камне Основа Основ!

Владислав взглянул на свою правую руку, и ужасом увидел, что вся её ладонь объята холодным, переливающимся, зеленоватым светом, струящимся из камня на кольце, всегда надетом там у него на палец. Свет этот, словно бы от факела, крепко зажатого в этой ладони, лучился во все стороны мерным, слегка маслянистым блеском, и была в этих переливах какая-то совершенно необоримая, могущественная безнадёжность, сковывающая

сознание ощущением незримой, и совершенно неразрушимой связи с такими же как и он носителями коварной награды. Было в этой незримой связи ощущение их совместной, единой силы, соединяющей их в неразрушимом воинском строе, непреодолимом, и всесокрушающем. Но было также и ощущение полной, практически рабской подчинённости этому строю любого из составляющих его замкнутый круг.

Окружавшее их кольцо воинов раздалась, и там образовался небольшой промежуток - как раз для них двоих. Его провожатый медленно, неслышно плывя над полом, двинулся в направлении этого разрыва, и Владислав, совершенно безвольно и бездумно, последовал за ним. Влившись в окружающее их кольцо призрачных воинов, они повернулись лицами к его середине, только что ими покинутой. Строй вокруг них снова сомкнулся как бы в неразрывное, единое целое, и Владислав с ужасом почувствовал, что, постепенно растворяясь, он как бы вливается в его слитную цельность, становясь лишь её нераздельной частностью.

Вместе со всеми остальными он начал плавное вращение в их хороводе. Голова у него закружилось, сознание поплыло, и он, как в полусне, сквозь колыхание белесой пелены перед глазами, вдруг увидел, как середина зала начала плавно вздуваться, пока не треснула, как мыльный пузырь. И из этой трещины прорвалось чёрно-багровое пламя, и заплясало змеящимися языками на плитах белого мрамора.

И от извивов этого пламени начала вдруг, просачиваясь постепенно во все стороны, заполнять зал тягучая, почти что на самой грани восприятия мелодия звуков, напоминающая равномерное, чуть потрескивающее гудение, вибрирующее в каком-то совершенно завораживающем ритме.

Он услышал тихое, слитное пение вырывающееся из уст каждого, составляющего их круг, и с изумлением осознал, что и его уста, помимо воли его, также произносят слова этого странного, равномерно поднимающегося и опускающегося в тоне заунывного напева гимна, звучащего на каком-то неведомом ему языке, но смысл которого совершенно ясно, при этом, осознавался им до самых мельчайших подробностей.

Только Ночь, и только Тьма,

Только мёртвая Зима,

Только холод, только снег

Приютил навеки всех.

Только вьюга, только стынь,

Ты бредёшь сквозь тьму один,

Никого вокруг тебя -

Только вымерзшая тьма!

Нет ни сердца, ни дыханья,

Нет ни крови, ни сознанья,

Нет надежды у тебя

Встретить тень чужого дня.

Ты теперь один остался

Среди мёртвого пространства,

И теперь твоя судьба

Здесь навек предрешена!

Пламя посреди зала продолжало плясать на плитах тяжёлыми, маслянистыми языками, исходящими чёрно-багровой яростью, от которых одновременно распространялся во все стороны совершенно испепеляющий жар, и смертельно ледянящий холод. Чудовищная сила таилась в этом пламени, и необоримое, совершенно нечеловеческое могущество. Оно было одновременно оживотворяемо какой-то совершенно странной жизнью, и, при этом, от него исходило ощущение застывшей, замораживающей всё вокруг себя мертвенности.

Пение постепенно умерло на губах у них совершенно сковывающей уста изморозью, и лишь мелодика гудящего пламени продолжала наполнять всё вокруг. А затем над залом снова поднялся всё тот же, мертвенный до бесчувственности, ровно журчащий голос, произносящий рождающееся прямо здесь же заклинание:

– Всегда один, хоть в круге

неразрывном, ты - часть цепи, где каждое звено от остальных непроходимой тьмою всегда навек теперь отделено! Ты грань кристалла, где другие грани тебе неведомы, но мы - один кристалл! И взор твой боле не встречает взгляда, тех, кто с тобой во тьме огня пропал! Мы воедино слиты неразрывно, но всяк из нас теперь всегда один! И одиночество навеки нераздельно с судьбой твоею воплощеньем сил!

Рядом с ним трижды ударил в мраморные плиты посох в руке его провожатого, и шелестящим эхом, единым дуновением уст над залом понеслось слово:

– Жертва!

Снова поднялся тот же голос в слитном, ритмичном заклинании:

– Пламя требует жертвы! И плоть живая пеплом станет в объятьях пыланья огня! Вырви сердце! И дланью своей отдавая этой плоти комок - ты изменишь себя! Тленье выгорит здесь, уходя безвозвратно, в дым, и в пепел забвенья, растворяясь во тьме. Ты ж вернёшься в бессмертья немое проклятье, окунёшься ты в вечность, сокрытых в земле! Станешь тенью от тени, и ночью глухою будешь ты проноситься средь вечных теней! И в незримости тьмы бесконечного мрака будешь ты навсегда сохранён и забыт!

Дрожь движенья пробежала по сомкнутому кольцу - что-то предавалось из рук в руки, и вдруг Владислав почувствовал - уже в своей руке, ребристость рукояти тонкого, длинного кинжала, направленного острым, отточенным как бритва, обоюдоострым лезвием прямо ему под сердце!

– Вырви сердце, и брось в огонь! Жертва, жертва, жертва!
– Вновь зазвучало отовсюду, но его собственные уста уже не принимали никакого участия в этом хоре, совершенно скованные ужасом.

Он вдруг осознал, что, помимо воли его, правая рука уже отводит зажатый в ладони кинжал для сильного и точного удара, а левая готовится подхватить, то, что удар этот вырвет оттуда - у него из груди! Рот его разодрал совершенно отчаянный крик - "НЕТ!!!", и рука его, последним, ещё доступным ему собственным усилием - почти бессознательно, отбросила кинжал прямо в центр змеящихся языков чёрного пламени.

Ярчайшая вспышка пронзила тьму, и ослепительная, фиолетовая молния пронзила пространство зала, раскалывая его на рассыпающиеся изломы. Он опрокинулся назад, в надвигающуюся снизу бездонную пропасть, и стремительно полетел в неё, обдуваемый струями леденящего воздуха. Сознание его, опять кристально чистое и ясное, силилось если уж не увидеть, о хотя бы осознать всё, с ним сейчас происходящее. И тут он почувствовал, что подошвы его сапог с силой ударили в глухо отозвавшиеся дубовые плахи, и всё вокруг высветилось уже совершенно обычным, чуть тлеющим светом догорающих в камине спальни толстых поленьев. После тьмы, в которой, как ему представляюсь - почти целую вечность совершалось его падение, и этот неяркий отблеск огня больно резанул ему по глазам.

Опустив наконец правую ладонь, которой он, в первое мгновение, непроизвольно закрыл глаза свои, он с непередаваемым облегчение убедился, что снова стоит в привычной спальне, что рядом, на своей кровати, лежит почти бездыханное, задеревеневшее тело Тайноведа, с которого успело слететь во сне одеяло, лежащее сейчас рядом с кроватью на полу смятой грудой тряпья, и что сердце его по прежнему лихорадочно бьётся у него в груди.

Но только что произошедшее вовсе не выглядело для него лишь призрачным кошмаром. Ладонь его всё ещё хранила в себе ощущение ребристости рукояти отброшенного кинжала, а на устах его всё еще холодела изморозь того жуткого заклинания, в котом он принимал невольное участие. Чувствуя, что проваливается в беспамятство, он, последним сознательным усилием словно бы деревянного тела, еле продвинулся к своей кровати. И тут же упал на неё, как подкошенное точным ударом топора молодое деревце. И всё для него накрыла совершенно беспробудная тьма.