Всадник на спине ветра или О чём умолчал «Алхимик»
Шрифт:
Живя в сложном, перегруженном информацией мире, люди мечтают о простоте и ясности, считая их решением всех проблем, но они не в силах перенестись в выдуманные миры. Даже очутившись в них, они, скорее всего, с удивлением обнаружили бы, что простота их не удовлетворяет.
Один американец по имени Бенджамин Хофф, написал книгу под названием «Дао Винни-Пуха». В этой книге он истолковывает слова и действия игрушечного медвежонка с точки зрения даосской философии. Автор представляет Винни-Пуха образцом высшей мудрости и призывает людей обрести счастье в простоте, уподобившись ему. При этом Хофф упускает из вида самое главное: будь
Чтобы объяснить, к чему нужно стремиться, большого ума не надо, хитрость заключается в том, чтобы указать, как именно достичь желаемой цели в реальной ситуации, а не в воображаемых обстоятельствах.
Не умея правильно взаимодействовать с миром, который их окружают, очаровываясь завлекательными образами неких Абсолютных Истин, желая обрести нечто высшее, но не имея ясного представления, ни чем оно является, ни как к этому прийти, люди начинают подменять реальность воображением. Иногда они заходят в своих фантазиях настолько далеко, что принимаются отождествлять себя с эльфами, живущими в Средиземье, с игрушечными медведями, интуитивно постигшими мудрость даосизма, или же с алхимиками, погрузившимися в Душу Мира и научившимися говорить на Всеобщем Языке.
— А ты? В каком мире живешь ты? — спросил Саша. — К чему ты стремишься?
— К постижению Искусства Жизни, — улыбнулся Ли. — К постоянному совершенствованию. Я принадлежу к сообществу людей, понимающих, что истинное Искусство Жизни заключается не в красивых фантазиях и не в рутине беззаботного существования, а в том, чтобы быть на равных с окружающим тебя миром.
— Я тоже этого хочу, — сказал Саша.
— Кто знает, — пожал плечами Даос. — Может быть и тебе когда-нибудь доведется оседлать ветер.
— Ты все-таки пришел? — задохнувшись от волнения, дочка суконщика прижала к груди тонкие смуглые пальцы. Ее мавританские глаза, напоминающие цветом спелые каштаны, широко распахнулись. — Ты обещал вернуться через год, а прошло уже три.
— Прости, — растерянно сказал Саша. — Так получилось.
— Не важно, — улыбнулась девушка. — Теперь это уже не имеет значения. Главное — ты здесь. Я знала, что ты вернешься.
— Откуда ты знала?
— Я чувствовала это. Так говорило мое сердце. И еще я знала, что, увидев меня в первый раз, ты мечтал остаться со мной навсегда. Или я ошиблась?
— Ты не ошиблась, — растеряно произнес юноша. — Именно так все и было.
— Так записано, — произнесла дочка лавочника. — Мактуб . Наши судьбы были связаны между собой с тех самых пор, как ты впервые посмотрел мне в глаза. Твои губы тогда улыбнулись. Это был знак, которого я ждала. Это был чистый и внятный язык. Он не нуждался в переводе и объяснениях, как не нуждается в них Вселенная, совершающая свой путь в бесконечности.
У Саши вновь закружилась голова. На мгновение ему показалось, что он видит дочку лавочника в другой одежде — короткой кожаной куртке с молниями и заклепками. Его рука лежит у нее на талии, а в ушах свистит ветер.
— Что с тобой? Ты так побледнел! — обеспокоено воскликнула девушка, забирая его руки в свои.
— Что
— Что ты имеешь в виду? — удивленно вскинул брови Ли.
— Дочку лавочника, — объяснил юноша. — Я ошибся, полагая, что она забыла меня. Я знаю, что люблю Фатиму и должен вернуться к ней, но со мной происходит что-то странное. Встреча с моей первой любовью возродила чувства, позабытые в погоне за сокровищами. Теперь меня терзает чувство вины. Мелхиседек говорит, что я предал и ее, и свою любовь.
— Это проблема Сантьяго, а не твоя, — сухо произнес Даос.
— Но ведь я и есть Сантьяго, — напомнил Саша.
— В этой комнате ты не Сантьяго, — возразил Ли. — В любом случае, что бы я тебе ни посоветовал, ты позабудешь мои слова. Пусть пастух продолжает следовать своей Судьбе.
— Почему все так сложно? — пожаловался юноша.
— Сложность и придает процессу познания небывалую остроту. Если бы все было просто, постижение Истины утратило бы свою притягательность. Простота привлекательна для тех, чей ум ленив, а душа лишена стремления к совершенству.
— Почему же тогда говорят, что мудрость заключается в простоте? — спросил Саша.
— Снова возвращаешься к тому, что мы уже обсуждали?
— Нелегко отказаться от привычных представлений, — вздохнул юноша.
Даос молчал, задумчиво глядя в сад, зеленеющий за полуприкрытом резными ставнями окном.
— Я уже упоминал о том, что любое мудрое высказывание является лишь крошечным осколком истины, потому что отражает только часть ее, — неторопливо заговорил он. — Простота простоте рознь. Есть простота невежества, которая при благоприятных обстоятельствах может сделать человека счастливым, но при этом она лишена мудрости и силы. Существует в то же время и простота мудрости, когда человек отказывается от простоты невежества ради познания сложного, а затем, пройдя по кругам знаний и постигнув сложное, вновь, на этот раз сознательно, возвращается к простоте.
С примером простоты невежества, отождествленной с божественной простотой, мы сталкиваемся в истории о Пресвятой Деве и убогом монашке, жонглирующем апельсинами.
Образ божественного невежества, как правило, вызывает у людей симпатию. С одной стороны, каждый может ощутить свое превосходство над убогим, а, с другой стороны, обычному человеку легче представить себя на месте убогого монашка, чем отождествить себя с тем, кто прошел по трудному пути совершенствования.
Именно поэтому людям нравится распространять истории, подобные притче о Святой Деве и монашке. Им кажется, что для того, чтобы обладать простотой невежества, автоматически удостаивающейся некой высшей награды, не нужно прикладывать никаких особых усилий, даже наоборот, следует воздерживаться от излишней активности.
Чтобы история об убогом монашке выглядела более правдоподобной, Пресвятая Дева должна была спуститься в монашескую обитель именно с младенцем на руках, хотя, если вдуматься, сын ее успел вырасти, умереть и воскреснуть отнюдь не в младенческом облике много веков тому назад.
Трудно представить взрослого Иисуса радостно хлопающим в ладоши при виде жонглера. Скорее, он что-нибудь сказал бы чествующим его монахам, но убогий монашек не понял бы его слов.
— Но разве этот монашек не был особенным человеком? — спросил Саша.