Всадник
Шрифт:
– Но почему? – спросил Раки негромко и как будто с искренним интересом наклонил красивую голову. – Что же ты – безумец? Зачем ты разрушаешь города, которые стояли здесь, когда не было никого из нас, даже тебя? Ты разрушил великолепную столицу дворцов Ламарру, несравненный Маритим оставил на разграбление или запустение… Теперь ты пришел за Эгнаном. Зачем?
Делламорте вздохнул, и на миг в лице его появилось что-то, что Раки с поспешным оптимизмом интерпретировал как усталость.
– Раки, – задумчиво попросил он, – ответь, ты ждал меня?
– Да, – сказал двусердый царь, – я знал, что ты придешь.
Внезапно всадник вонзил взгляд прямо в глаза Раки, и тому показалось, что из печи взяли два угля и вложили ему в глазницы.
– Почему? – спросил магистр вкрадчиво. – Почему ты знал, что я приду? Почему Маритим, но
– Страшная слава о твоих зверствах, – слабо возразил Раки, присаживаясь на угол серебряного трона, – бежит впереди тебя…
– Пусть так, – согласился Всадник, – но ведь до Камарга не было других городов.
Раки молчал.
– Не повторяй чужих ошибок, горный царь, – почти примирительно сказал Делламорте. – В вашей стране достаточно вершин и полых холмов, тебе и твоему народу есть куда уйти. Я сохраняю вам жизнь.
– Объясни, – упрямо повторил Раки. – Объясни, почему я должен оставить Эгнан.
– Нет, – коротко сказал Делламорте. – Если хочешь, могу тебя просто убить, потому что ты мне надоел.
Тогда Раки встал с трона, поднял тиару и направил Иссушающее око в лицо доктора Делламорте. Многое увидел он там: мальчика и девушку в монастырском приюте, странную музыку в необъяснимого вида зданиях, злых диких людей, похожих на медзунамцев, плавающие в воде белые цветы, солдат на холодной площади и тысячи других картин, смешавшиеся в одну большую, непрекращающуюся войну, в лишенное надежды противостояние с бессловесным, безликим злом; и все это было окутано кровавым туманом страдания, а потом померкло, как будто непобедимый взгляд царя проскрежетал, как нож по фарфоровой тарелке, по глухой стене. Всадник пошатнулся, чуть не потеряв равновесие, после чего повернулся к Раки, и на лице его была написана злость. Ничего не говоря, он с силой хлестнул Раки ламаррской плетью для кентавров, свалив оторопевшего повелителя эфестов с лестницы одним ударом, преодолел возникшую между ними дистанцию одним прыжком и воткнул острый наконечник в правое сердце царя. Изо рта Раки II полилась кровь. Гексенмейстер чуть наклонился над ним.
– Что, интересные пейзажи открылись тебе в моем прошлом? – спросил он глухо. – Не знал, что ты обладаешь такой силой, но теперь – и будь я проклят, если позволю кому-нибудь хоть раз применить ее. Не зря у вас, хрустальных эфестов, две жизни – слишком уж вы самоуверенные создания. Возможно, царя лишить жизни сложнее, чем какую-нибудь эфестскую домохозяйку, но, может быть, заняться этим, Раки?
Он склонился еще ниже над эфестом.
– Может быть, мне заняться этим? – повторил он. – А потом можно убить весь твой народ.
Тогда сраженный царь увидел, что внутри лица Делламорте находится серебряная маска бесконечной войны и перед ней горит свеча.
– Чего ты хочешь? – просипел царь.
– Уходи, – сказал магистр тяжело. – Уходи. Забирай своих людей, хрусталь, арфы и кружево, ваше волшебное пиво – всю эту пасторальную чушь. Эгнан исчезнет, как и остальные города, а если вы останетесь здесь, погибнете.
– Куда же мы можем уйти? – спросил Раки слабо.
– На запад, – велел Делламорте.
– Но там ничего нет, – возразил Раки. – Еще во времена Орранта эфесты снаряжали туда походы. Эти земли пусты, безжизненны. Там нет даже зверей.
– Вот и плывите на лодках, как тогда. Что же до зверей – разведете новых, – отвечал всадник.
Тогда Раки повиновался. Непобедимый Эгнан стал единственным городом, жители которого ушли по своей воле.
8. Эгнан – Рэтлскар транзит: Una gran’festa
Ни одну вещь нельзя ни создать, ни разрушить так, чтобы не осталось каких-то крошек, заусенцев и лишних деталей. Ты наступаешь мстительной ногой на кусок песчаника, виновного лишь в том, что это хрупкий и недолговечный материал, взявшийся сохранить для бесконечного будущего память о бесконечном прошлом, а он, погибнув как целый, солидный кусок, рассыпается песчинками – не имеющими смысла, лишенными связи друг с другом и оставляющими лишь впечатление неаккуратности. Вот и магистр искусств, успешно снесший на материке почти все гнезда сознательной жизни – загадочную страну кочевников Медзунами[76 - История падения Медзунами не описывается в этой книге.], величественный слепой Тирд, коварную Камаргскую империю и суровую цивилизацию эфестов, мог бы по пальцам одной руки пересчитать то, что осталось после учиненной им «зачистки территории».
В первую очередь нужно было разобраться с жеребцом, к которому магистр спустился с главной вершины Эгнана спустя день, великодушно выделенный на эвакуацию столицы эфестов. Точно неизвестно, как именно всадник разделался с городом, но говорят, что, спустясь в Тирд и пройдя заброшенными частями Дагари, он еще до визита к царю Раки II с помощью того самого пожирателя камней, что был вставлен в рукоять его меча отравил хрустальные жилы, которыми пронизана гористая земля эфестов. Что-то охнуло в глубине земли, что-то загрохотало со стоном, а затем Эгнан с душераздирающим хрустом просел: длинные дома, ристалища и общественные столовые переломились пополам, как сухие сучья, Трон же вообще ушел в тьму земли, как будто и не было его никогда; и никаких полых и тем более хрустальных холмов в верховьях Мирны более не осталось – только много красивых осколков и глыб. Сама же река попыталась было выйти из берегов, но, как любая эффективная вода, обнаружила в земле массу лакун и устремилась туда, устроив на поверхности несколько веселых водоворотов, в которых и погибли те эфесты, которые не поверили мрачному обещанию Врага и не ушли из города. Делламорте же, только что не отряхнув руки в манере, свойственной людям, успешно покончившим с тяжелой и неприятной работой, насвистывая что-то легкомысленное, вернулся к жеребцу.
– Fin ch’han dal vino, calda la testa, una gran festa fa preparar[77 - «Пока льется вино, а головы горячи – приготовим веселую пирушку» (ит.) – первая строчка «Шампанской арии» Дон Жуана из одноименной оперы Моцарта.], – заявил ему Делламорте, и жеребец в ответ согласно закивал, тихо и музыкально заржав. Магистр рассмеялся: – Из тебя получился бы неплохой Лепорелло, – продолжил он оперную метафору, до конца внятную, похоже, ему одному. – Да что там – уже получился, правда?
Жеребец не мог отвечать, но казалось, что он нервничал: всегда понимая, чего хотел от него хозяин, он отнюдь не всегда понимал хозяина (сложно винить в этом лошадь, какой бы умной она ни была.) Всадник поднялся в седло и, следуя против течения равнодушной реки, так и не заметившей, что на ее берегах более не живут обожествлявшие ее некогда существа, довольно скоро повторил часть пути, который проплыла экспедиция Орранта, и достиг истока Мирны. На приличном расстоянии от берега, покачиваясь на теплых синих волнах, располагался корабль, который мы мельком увидели в узкой гавани Ламарры (прежде чем гавань со скрежетом, подобным зубовному, сомкнула берега и раздавила самое себя, чтобы погибнуть подо льдом, корабль покинул ее навсегда). Немного посмотрев на изящное парусное судно, каких не знали здешние берега, магистр спешился и закинул поводья на спину жеребцу.
– Бедный Джонар тогда спросил меня, как назвать корабль, помнишь? – Жеребец в ответ гордо стукнул копытом о прибрежную гальку. – И ты был настолько полон сил в те времена и так рвался вперед, что взошел на палубу и точно так же, как сейчас, принялся бить в нее копытом.
Жеребец радостно взметнулся на дыбы, сотрясая передними ногами морозный воздух и оглашая окрестность победным ржанием. Делламорте же, которому в покое и отсутствии непосредственных угроз были свойственны резкие перепады настроения, слегка помрачнел. И куда только подевался шампанский Моцарт? То ли он что-то вспомнил, то ли не мог разделить откровенную радость коня при виде этого корабля. Но вспомнив это «что-то», он немедленно взял себя в руки.
– Так вот, ты помнишь, что корабль был назван в честь тебя и именно поэтому нашел землю, – продолжил магистр, окончательно перестав соотноситься с реакциями жеребца. – Теперь «Скиф» довезет тебя туда. Тебе придется подождать… недолго. У меня остались дела, и мы друг для друга теперь опасны.
Жеребец успокоился и стоял теперь опечаленный и неподвижный. Он знал, что возражать бессмысленно, и ронять свое достоинство не собирался – недаром его именем назвали самый известный корабль в истории! Магистр же, двухсекундным молчанием выразив уважение к моменту расставания, сделал неуловимое движение рукой, и вот корабль двинулся к берегу, а жеребец – к кораблю.